Отель «Гонолулу» - [26]

Нет более страшного, более унизительного оскорбления, чем высказанная в лицо правда. Глен Корнелиус решил было покончить с собой, но вместо этого запил. Выпивка помогала, но он знал: с «волчьими временами» жизнь его кончилась.

— Такое часто случается, — заметил Хобарт Флейл. — Люди просто не думают об этом.

15. Мадам Ма

«Ма ма ма ма ма ма ма ма ма», — словно заикаясь, выговаривают китайцы, и, если каждое «ма» произнести с должным ударением и правильным тоном, выйдет вовсе не тавтология, а осмысленная фраза: «Ругает ли мать лошадей или лошади будут ругать мать?»

Эта фраза часто вспоминалась мне, когда я смотрел на мадам Ма, ругавшую и лошадей, и всех, кто подворачивался под руку. Ей не нравилось, когда поблизости крутилась Роз, и, уводя дочь, я против собственного желания вынужден был общаться с мадам Ма. Она постоянно проживала в отеле, а постоянные жильцы, как правило, доставляют гостинице больше всего хлопот, как члены огромного нескладного семейства, от которых не дождешься ничего, кроме склок, притязаний на особые привилегии и недовольства всеми окружающими.

К чему эта женщина твердила мне, что Роз — мартышка, а не девочка? Мне нравились дочкины проказы. Я и сам видел, как она похожа на обезьянку, когда пальцами цепляется за стул, одним рывком взлетает на него и садится не на попку, а на коленки. Она могла протянуть руку к свечке и погасить огонек, по-обезьяньи ухватив его грязными пальчиками. Однако Роз не всегда вела себя, как братья наши меньшие. Как-то раз она спросила:

— Почему огонь поднимается над свечкой, а никогда не опускается вниз? — Спросила и рассчитывала на разумный ответ.

— Не играй с огнем! — рявкнула мадам Ма, когда Роз задала ей этот вопрос. Скверная старуха, злобная белая маска вместо лица, поджатые в постоянном упреке губы. Она смахивала на парадный портрет Эдит Ситуэлл[18], но, когда я заикнулся об этом, мои служащие — любители прозвищ — вытаращились в недоумении. Мадам Ма удалось-таки напугать Роз, стул накренился, и девочка шлепнулась на пол.

— Так тебе и надо! — ликующе, кровожадно заявила старуха, наслаждаясь всхлипами моей дочурки.

Никто не осуждал Роз так строго, как мадам Ма. Достаточно было малышке издать самый тихий звук, и мадам демонстративно замолкала, словно оцепенев, поворачивала к девочке лицо с гримасой крайнего неодобрения, выпучив темные глаза, и преувеличенно, театрально фыркала. Она была хаоле, а замуж вышла за китайца по фамилии Ма. Мадам Ма вела колонку в «Гонолулу Адвертайзер».

— Она пупуле, но она наша гостья, — твердила Милочка. Моя жена знала правила: пусть мадам Ма и пупуле, умалишенная, но она поселилась в номере 504 задолго до моего приезда. С китайцем Ма она давно развелась, вырастила сына-полукровку, хапа, по имени Чип, которого обожала и часто упоминала в своей колонке, полной сплетен, советов и пустой похвальбы, сообщений о вновь открывшихся или охотно посещаемых знаменитостями ресторанах. Эта женщина столько писала о еде, а сама готовить не умела. Она присутствовала на всех мероприятиях, знала всех по имени и располагала неистощимым запасом анекдотов (по большей части непристойных) из послевоенной истории острова.

Фотография мадам Ма над газетной колонкой изображала привлекательную, даже блестящую даму лет сорока с небольшим, но реальной мадам Ма было хорошо за шестьдесят. В газете она представала женщиной, которая обеими ногами стоит на земле, руководствуясь народной мудростью, унаследованной от бабушки-ирландки, кама-аина, этого кладезя здравого смысла Старого Света. Да и на остроты Чипа всегда можно было рассчитывать. Очаровательный паренек, навеки застывший на пятнадцати-шестнадцати годах (я-то знал, что Чипу стукнуло сорок один, он лентяй и опустившийся пьяница, а его любовник Амо Ферретти — еще старше и зарабатывает на жизнь, составляя букеты). Ферретти был португальцем, в Кайлуа у него имелись жена и дети. Мадам Ма обычно приглашала сына и его любовника в отель на воскресный обед. Во время одного из таких обедов Роз свалилась со стула, а мадам Ма удовлетворенно фыркнула.

— Я бы ни за что не хотела иметь дочь, — сообщила она Чипу. — Разве я могла бы так ужасно поступить с тобой, милый?

Она принадлежала к тому типу людей, которые при виде чего-то неприятного не только не отворачиваются, а извлекают из этого какое-то утробное удовольствие и стараются усугубить общую суету и смятение своими замечаниями и громкими жалобами. Ею двигало извращенное желание доказать, будто ее жизнь устроена гораздо лучше и порядочнее, чем у других. Я часто подмечал в отеле «Гонолулу», что люди со странностями выискивают еще больших чудаков, чем они сами, надеясь на таком фоне показаться нормальными.

Я прикусил язык, чтобы не ответить мадам Ма: «Какое вам дело? Оставьте ее в покое!»

— Только посмотрите на нее! — продолжала мадам Ма. — Чудище, да и только!

Какое ей дело? Она величественно восседала за столом, Чип по правую руку, Амо Ферретти по левую, и оба усердно кокетничали со своей дамой, а дама притворялась, будто не замечает их ухаживаний, и знай себе поглаживала кошку. Трей носился взад-вперед с бутылкой охлажденного вина, то и дело подливая ей в бокал.