Отечество без отцов - [122]

Первая книга Моисеева, Бытие, Глава 24, Стих 51, 56

Во вторник она встала и пошла по комнатам, останавливалась надолго у окон и показывала ребенку заснеженную деревню. Вечером, когда он заплакал, матушка Берта присела на край постели и стала петь ему. Тогда детей тоже укачивали, напевая им колыбельную песню. В остальном, в крестьянском доме Розенов царила тишина. Было так тихо, как бывает только в февральские дни, когда природа застывает в ледяном оцепенении, птицы не поют, животные стоят в хлеву, и лишь собака лает на ворон, примостившихся на крыше амбара.

Из деревни пришли первые жители, чтобы взглянуть на ребенка. Они принесли с собой небольшие подарки, скорее для матери, нежели для младенца. Так как каждое посещение полагалось отмечать, то шнапс в доме Розенов быстро закончился. Бургомистр вызвался помочь оформить в городе все бумажные дела. Во всем должен был быть порядок. Лишь после того, как ребенок будет зарегистрирован в документах, тогда он получит настоящую путевку в жизнь. Но Эрика настояла на том, что она все может сделать сама. Раньше всем этим занимались отцы, они напивались в трактире и возвращались домой поздней ночью. Но теперь они скитались по фронтам и перекладывали эту работу на матерей.

Спустя неделю она почувствовала себя достаточно окрепшей. Кристоф запрягал лошадей в сани, в то время как Эрика кормила ребенка грудью. Все нужно было сделать очень быстро. Когда ребенок проснется и потребует, чтобы его вновь покормили, к этому времени она должна быть уже дома. Она запахнулась в попону, опустила уши у меховой шапки и погрузила руки в черные меховые варежки. Лошади понеслись навстречу серому дню, который пока еще не решил, быть ли ему морозным или же дать немного выпасть снегу. Навстречу попалась господская пролетка, у пруда пленные вырубали лед 50-килограммовыми блоками для господского погреба. Небольшая их группа разгребала снег. Это были молодые парни, которые еще даже не брились. Они были едва ли старше Герхарда. После печальной истории с запевалой Мишей прибыли новые пленные. Они не умели петь, сильно мерзли, постоянно были простуженными и прятали руки под одеждой ближе к телу, чтобы согреться таким образом.

Поездка на санях обещала быть прекрасной, если бы день не был хмурым и не навевал грустных мыслей. Город встретил их так, будто он еще и не просыпался. Правда, на улице появились уже первые прохожие. Слышно было, как жители у своих домов скребли лопатами булыжную мостовую.

Уличные фонари нарядились в белые шапки и горели весь день напролет. На окнах расцветали ледяные узоры.

Чиновник отдела регистрации Пёнтек, казалось, несколько уменьшился ростом. Он уже больше не носил коричневую униформу, вместо нее на нем был повседневный костюм, на локтях пиджака были пришиты защитные латки из кожи. Он вспомнил о том майском дне, когда молодожены сказали друг другу слово «да» и прокрутил в голове, насколько девятимесячный срок соответствует сегодняшнему визиту.

— Как решили назвать ребенка? — спросил он, даже не взглянув на нее.

— Ребекка, — ответила мать.

Маленький Пёнтек полистал в справочнике, прошелся указательным пальцем по строчкам с именами, остановился у буквы «Р» и сказал:

— Дорогая фрау Розен, это имя я Вам дать не могу, это еврейское имя. Вам следует выбрать что-нибудь более приличное.

— Но это имя пожелал отец ребенка, — ответила Эрика. — Девочка должна зваться Ребеккой, а мальчик — Армином.

Ах, вот если бы ребенок был все-таки мальчиком! Армин, по убеждению государственного служащего Пёнтека, был самым германским среди всех имен, его он с удовольствием вписал бы в книгу регистраций. Он перечислил целый ряд благожелательно звучащих девичьих имен: Гертруда, Ингеборг, Фрея, Фредерика, Карин… и неожиданно спросил, на каком фронте находится отец.

Что подвигло Эрику в этот момент назвать город Сталинград, она и сама не знала. Возможно, она надеялась, что Пёнтек сделает исключение при выборе имени, если она скажет, что отец ребенка находится в окружении на Волге.

Во всяком случае, она ответила так:

— Последние письма от него были из-под Сталинграда.

Тогда маленький Пёнтек поднялся, прошел к окну, сделав вид, что его больше ничего не касается, и бросил взгляд на заснеженную рыночную площадь, постукивая при этом карандашом по большому пальцу своей левой руки.

— Да, им там выпала тяжкая работа, — пробурчал он и вернулся к своему письменному столу, чтобы поискать в своем справочнике какое-нибудь красивое имя.

— Мы уберем еврейское начало и сделаем имя немецким, — предложил он, схватил лист бумаги и написал печатными буквами «РЕБЕКА».

— Вот это звучит так, как нужно, — в полной уверенности произнес Пёнтек и рассмеялся. Он нашел в этом имени даже нечто созвучное добропорядочному немецкому слову «Ребе».[72]

Так ребенок через восемь дней после своего рождения, получил столь необычное имя. Позднее многие спрашивали, не имеет ли это имя чего-нибудь общего с сокращенным названием Рейнского концерна бурого угля.[73]

То, что были времена, когда какой-нибудь государственный служащий отказывался занести в книгу регистраций библейское имя «Ребекка» и искал взаимопонимание с матерью ребенка, обсуждая тему рейнского концерна бурого угля, в это позднее поверить никто не мог.