Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV [заметки]

1

Орлы, парившие накануне Бородинской битвы над головой Кутузова, много занимали внимание современников. Некоторые считали это мифом. К таким относится Ростопчин: «по Москве распространился слух, что во время осмотра войск два орла постоянно парили над головой Кутузова, но когда оказалось, что он все приближается к Москве, подобно своему предместнику, то выдумка об орлах была отброшена» («Р. Ст.», 1889, XII, 695). Были и такие очевидцы, которые заподозрили здесь «проделку» — орел был выпущен из заранее приготовленного мешка: это ободрило многих молодых людей (Записки ген. Ковальского, «Рус. Вест.», 1871, I, 94). Орла видели Ф. Н. Глинка («Очерки Бородинского сражения», ч. I, 39), Н. Н. Муравьев («Р. Арх.» 1881, X, 251) и др. Левенштерн видел орла над головой Кутузова 5 октября («Р. Ст.», 1901, I, 116), а Муравьев слышал, что орел сопутствовал все время церемонии провода тела умершего Кутузова в Петербург. Историки Отечественной войны делали глубокомысленные заключения по поводу факта, запечатленного на приведенной картине. Ответ очень прост: «Кутузов, — как говорит в своих воспоминаниях Д. Н. Свербеев, — умел изобрести и воспользоваться всеми средствами к поддержанию духа в армии: он велел обносить по всем полкам вывезенную из Смоленска икону Божией Матери и в каждой дивизии отправлять торжественное пред ней молебствие. Он, если не измыслил сам, то, по крайней мере, допустил напечатать в известии о первом появлении его в рядах войска, что какой-то залетевший очень кстати в необычайную для него сторону орел парил над головой нового главнокомандующего» (Записки, I, 429).

Ред.

2

Современная деревня «Калатоннинка» в 10 верстах от г. Гжатска.

3

Подробнее взятие Шевардинского редута рассказано в предшествующей статье подп. В. П. Федорова.

Ред.

4

Две французские пехотные дивизии Бруссье и Морана составляли 26 батальонов. Представляется чудом воспроизводимое всеми историками известие, что Ермолов отбил люнет, занимаемый 26 батальонами, имея под руками только «толпу в образе колонны». Полк. Н. П. Поликарпов (Очерки Отеч. войны, «Нов. Жизнь», 1911 г., кн. 8, стр. 147–149) разъясняет это чудо. Увидев люнет в руках неприятеля, Ермолов собрал семь батальонов и повел их на люнет. Но в это время с другой стороны люнет атаковал нач. штаба VI пех. корпуса полк. Манохтин во главе 7 пех. дивизии (12 батальонов). В то же время Барклай задержал от перемещавшегося с правого фланга на левый II корп. Багговута целую дивизию (4 пехотную) и тоже приказал ей атаковать люнет. Таким образом против 26 батальонов французских мы собрали 31 бат.; тут уже нет ничего удивительного, что мы выбили французов и удержали люнет вплоть до атаки Коленкура.

Ред.

5

У Кутузова были тоже еще свежие войска, не введенный в бой: на правом фланге 4 егерских полка полковника Потемкина, Преображенский и Семеновский полки гвардии, несколько рот артиллерии и еще 84 орудия в Можайске, бывшие в полной готовности и рвавшиеся в бой.

6

В числе убитых французских генералов были два дивизионных: Монбрен, которого не без основания считали лучшим после Мюрата кавалеристом великой армии, и Огюст Коленкур, младший брат герцога Виченцского, подававший самые блестящие надежды. Из бригадных генералов были убиты: Плозон, Юар (Huard), Компер, Марион, Ромеф, Ланабер и др. Мы потеряли, кроме смертельно раненых, Багратиона, Н. А. Тучкова, убитыми: А. А. Тучкова, А. И. Кутайсова и др.

Ред.

7

Легкость, с какой французская кавалерия действовала против батареи Раевского, объясняется тем, что она совсем почти не была укреплена. Насыпь и ров не были закончены к началу сражения. Вал не достигал требуемой высоты; ров был покат и неглубок; амбразуры были приготовлены только для 10 орудий. После того, как французская пехота ген. Бонами овладела люнетом, а потом он вновь был отнят нами у неприятеля, ров и вал оползли, и все укрепление представляло лишь группу орудий на возвышении, огороженную невысокими кучками земли (см. полк. Н. П. Поликарпов в «Нов. Жизни», кн. 8, стр. 144–146). Французским и саксонским кирасирам не за чем было заезжать в тыл или перескакивать через ров. Они ворвались одновременно со всех сторон. Вот что пишет очевидец: «Бригада, командуемая Коленкуром, устремилась на редут, и нашим удивленным взорам представилось поразительное зрелище: вся эта возвышенность, господствовавшая над нами, вдруг превратилась в гору движущегося металла. Блеск оружия, касок и кирас, на которых отражались лучи солнца, сливался с огнем орудий, изрыгавших смерть отовсюду»… (Labaume, Relation complete de la compagne de Russie, 152).

Ред.

8

Донесение Кутузова о Бородинском сражении прибыло в Петербург в день тезоименитства государя, и хотя император Александр не был введен в заблуждение относительно значения совершившегося события, но объявил о нем, как о победе, чтобы поддержать в народе надежду на успешное окончание борьбы с Наполеоном и доверие к Кутузову. Князь Кутузов был произведен в фельдмаршалы и ему было пожаловано 100.000 рублей; Барклаю-де-Толли пожалован орден св. Георгия 2-й степени, а раненому князю Багратиону 50.000 рублей. 14 генералов получили орден св. Георгия 3-й степени. Всем бывшим в сражении нижним чинам было пожаловано по пяти рублей на каждого.

Легенда о «победе» нашей возникла, как нам представляется, следующим образом. Кутузов искренно был убежден, что не потерпел поражения. Он был готов к сражению на следующий день. В записке, набросанной наспех карандашом вечером, в самый день сражения (26 авг.), он пишет Барклаю:

«Из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас ослабел в сие сражение, и потом, завязавши уже дело с ним, решил я сегодняшнюю ночь устроить все войско в порядок, снабдить артиллерию новыми зарядами и завтра возобновить сражение с неприятелем. Ибо всякое отступление при теперешнем беспорядке повлечет за собою потерю всей артиллерии» (Щук. Сб., ч. V, 3). Об этом же он писал Ростопчину в тот же вечер. Платову был дан приказ преследовать неприятеля, и, по всей вероятности, в первоначальный текст донесения это известие попало. Об этом сообщает Левенштерн («Р. С.», 1901, кн. 1, стр. 109). Об этом было известно и Ростопчину, который мог узнать о нем чрез своего сына, адъютанта Барклая («Р. С.», 1889, кн. 12, 706–707). Но когда выяснились огромные размеры потерь, мысли о возможности дальнейшего сопротивления были оставлены и, естественно, отменили данный Платову приказ о преследовании. Бутенев («Р. Арх.», 1881, кн. 3, ч. I, стр. 80) говорит: «Утром 27 кончилось наше ликование по поводу выигранного сражения. Мы узнали, что хоть поле осталось за нами, но кн. Кутузов отменил приказание Платову преследовать неприятеля». Но в победе Кутузов был уверен. Еще 29 авг. он писал жене: «Я, слава Богу, здоров и не побит, а выиграл баталию над Бонапартом» («Р. С.», 1872, кн. 2, стр. 269).

Поэтому мы не находим указания на преследование французов в посланном царю тексте донесения. В этом донесении Кутузов изобразил дело так, как оно ему представлялось, и в нем почти все было правда. Но потом ловкие руки устроили так, что донесение Кутузова оказалось донесением о победе. У Кутузова одно только не соответствовало истине: что «неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли». Он сознавался, что армия его была «расстроена», что она не могла удержаться на бородинской позиции, что она отступила на шесть верст, т. е. за Можайск, что патроны и заряды израсходованы почти полностью. Все эти сведения, сопоставленные между собой, должны были дать такое впечатление, что армия не могла долее сопротивляться неприятелю. Между тем в опубликованном и прочитанном в церквах донесении Кутузова все эти неблагоприятные для нашей армии сведения были устранены и прибавлена фраза: «наша армия ночевала на поле сражения». Эта подделка подлинного донесения Кутузова была делом рук графа Аракчеева (см. об этом полк. Н. П. Поликарпов, «Очерки Отеч. войны», «Нов. Жизнь», 1911, кн. 8, стр. 139–144).

Многие из современников, особенно люди, близко стоявшие к делу, были очень удивлены, когда в опубликованном донесении увидели победное ликование. Ермолов (Записки, т. I, 204–205), который знал, что «неприятель, одержав победу, не соответствующую его ожиданиям», удивлялся, что «государю представлено донесение о совершенной победе». Фадеев, адъютант Левенштерна, передавал А. Д. Бестужеву-Рюмину 1 сентября: «Неприятель непременно войдет в Москву, потому что наша армия совсем погибла» (Чтения О. И. и Д. Р., 1859. кн. II, стр. 84). Ростопчин, в свою очередь, пишет («P. С.», 1889, кн. 12): «Я написал записку министру полиции, что я не понимаю этой победы, потому что наши армии отступили к Можайску… Я уверен, что не так бы радовались этой победе, если бы император узнал своевременно о моей записке министру полиции».

Знал ли правду Александр? В письме к В. К. Екатерине Павловне от 18 сентября, говоря о том, что он собирался в Москву, Александр пишет:

«Даже после известия о битве 26 августа я выехал бы немедленно, если бы в том же донесении Кутузов не заметил, что он решил отступить на шесть верст, чтобы вновь устроить армию. Эти фатальные шесть верст, отравляя все удовлетворение, которое доставили мне победа (курс. наш), заставили ждать меня следующего донесения; а оно ясно показало мне, что впереди нас ждут одни бедствия» (см. Переписку имп. Александра I с В. К. Екатериной Павловной, изд. В. К. Николая Михайловича, стр. 90). Строки совершенно ясные, если, конечно, не предполагать, что Александр сам хотел скрыть правду, ему известную, от сестры. Из второго донесения Кутузова, правда все еще довольно смутного (там говорилось о «победоносном» сражении), а особенно из разговора с привезшим донесение Мишо (Мих. Данил., IV, 530–532), т. е. 9 сентября, он должен был знать о причинах оставления Москвы. И совсем уже разъясняло положение письмо Винцингероде от 13 сентября, где было сказано вполне определенно: «Что бы ни говорили, а последствия показывают, что сражение 26 авг. было проиграно». Письмо Винцингероде было ответом Александру, который писал ему: «Я не могу постичь, что заставило ген. Кутузова отдать Москву врагу после победы, которую он одержал при Бородине» (Зап. С. Г. Болконского, стр. 184).

Ред.

9

Во II-й армии осталось пехоты, в 54 батальонах, всего 8 — 10.000 чел., следовательно, в каждом батальоне — менее 200 чел.; в сводной гренадерской дивизии Воронцова осталось 300 чел. (когда сказали, что дивизия Воронцова, защищавшая Семеновские флеши, разбита, то Воронцов сказал: «Неверно; она не разбита, но уничтожена!»); в Астраханском кирасирском полку из 400 чел. — только 95; остатки 2-й гренадерской дивизии, при обозрении левого фланга Бородинской позиции, были приняты полковником Толем за полк.

10

Как плохо иногда современники осведомлены о положении дел, показывают, напр., воспоминания А. П. Бутенева. Здесь мы встречаем такое указание: «Говорили, что Барклай был в числе немногих генералов, которые подали голос сразиться во что бы ни стало. Он не дерзнул бы соединить своего иноземного имени с оставлением Москвы. Эта великая жертва принесена была без ропоту, без мятежа и народного негодования в самой Москве и в губерниях только потому, что повеление шло от Кутузова» («Р. Арх.», 1881, III, 83).

Ред.

11

По одной версии Ермолов был за мнение Барклая.

12

Беннигсена.

13

В сражении под Фридландом (1807 г.) Беннигсен был разбит Наполеоном.

14

Этот разговор с Шнейдером взят из Л. Н. Толстого «Война и мир».

15

4 сентября из с. Жилино Кутузов послал императору донесение о решении оставить Москву: «После столь кровопролитного, хотя и победоносного с нашей стороны, от 26 августа сражения, — писал Кутузов, — должен я был оставить позицию при Бородине… После сражения того армия была весьма ослаблена; в таком положении приближались мы к Москве, имея ежедневно большие даже с авангардом неприятельским и на сем недальнем расстоянии не представлялось позиции, на которой мы бы с надежностью приняли неприятеля; войска, с которыми надеялись мы соединиться, не могли еще прийти… а потому не мог я никак отважиться на баталию, которой невыгоды имел бы последствием не только разрушение армии, но и кровопролитнейшую гибель и превращение в пепел самой Москвы; в таком крайне сомнительном положении, по совету с первенствующими нашими генералами, из которых некоторые были противного мнения, должен был я решиться попустить неприятеля взойти в Москву, из коей все сокровища, арсенал и все почти имущества, как казенные, так и частные, вывезены и ни один почти житель в ней не остался. Осмеливаюсь всеподданнейше донести Вам, Всемилостивейший Государь, что вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России… напротив того с армией делаю я движение к тульской дороге, сие приведет меня в состояние прикрыть пособия в обильнейших наших губерниях заготовленные… хотя не отвергаю того, что занятие столицы не было раною чувствительнейшею, но, не колеблясь между сим происшествием и теми событиями, могущими последовать в пользу нашу с сохранением армии, я принимаю теперь в операции со всеми силами линию, посредством которой, начиная с дорог тульской и калужской, партиями моими буду пресекать всю линию неприятельскую, растянутую от Смоленска до Москвы и… надеюсь принудить его оставить Москву и переменить свою операционную линию. Пока армия Вашего Императорского Величества цела и движима известною храбростью и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря Отечества. Впрочем, Ваше Императорское Величество, всемилостивейше соизволите согласиться, что последствия сии нераздельно связаны с потерею Смоленска». (Бумаги, относящ. до Отеч. войны, изданные Щукиным, ч. I, стр. 95–96.) Последняя фраза в донесении, заключавшая намек на Барклая, часто служила обвинением со стороны современников против Кутузова. Порицает Кутузова за намерение «набросить невыгодный свет» на Барклая в своих записках Ермолов. Но особенно резко отозвался Жозеф де-Местр в своем донесении сардинскому королю 2 июня 1813 г. Отзываясь вообще чрезвычайно строго о Кутузове, отрицая за ним какие-либо заслуги (про Бородинскую битву он говорит: «битвою распоряжались собственно Барклай, искавший смерти, и Багратион, нашедший ее там»), Жозеф де-Местр писал о конце реляции Кутузова: «Какая низость, какая гнусность! Чтобы называть вещи их настоящим именем, мало преступлений подобных тому, чтобы открыто приписать весь ужас гибели Москвы генералу Барклаю, который не русский и у которого нет никого, чтобы его защитить» («Р. Арх.», 1912, I, 48).

Ред.

16

Напечатано в «Русск. Архиве», вошли в сборник «Пожар Москвы», изд. «Образование».

17

Верещагинское дело наиболее полно изложено в «Бумагах, относящихся до Отечественной войны 1812 г.», изданных П. И. Щукиным, ч. VI и VIII.

18

Возможно, впрочем, что это было действительно так, т. е. что он мог получить запрещенную газету через сына Кдючарева. Так, по крайней мере, по словам свидетелей, сказал Верещагин отцу. Верещагин на допросе отвергал это, указывая, что он с сыном Ключарева даже не был знаком и что «сказал так единственно потому, чтобы тем сделать уверение в справедливости, опасаясь, что если скажет о сочинении оной им, то не только что ее не примут за справедливость, но получит еще наказание от отца». Верещагин показывал обер-полицмейстеру Ивашкину, что нашел газету, «шедши с Лубянки на Кузнецкий мост… против французских лавок».

Верещагин поступал благородно, принимая на себя всю ответственность и не желая замешивать никого в процесс. Этим благородством Ростопчин, руководивший следствием, воспользовался для усиления вины Верещагина. Запутанный на следствии, Верещагин 26 июня дает письменное показание, в котором он отрекается от прежнего показания; он показывает, что «не только не находил газетного листа, но даже нигде и ни от кого не получал такового, не видал и не переводил, а чувствуя поступок свой, противный закону, думал, не оправдает ли его такое несправедливое показание о найдении им будто бы газетного листа и о переводе с него» (Щук. Сб., VIII, 49). Следовательно, Верещагин сочинитель. Этим признанием и воспользовался Ростопчин.

19

Следствие выяснило, что Верещагин читал 17 июня своей мачехе бумагу, чтобы показать: «вот что пишет злодей французов». Рассказывал о ней и отцу. Затем — встретившись в кофейной с губернским секретарем Мешковым, рассказал и ему, но перевода не дал. А Мешков, интересуясь содержанием, пригласил его в гости и под винными парами выманил бумагу и списал. Отсюда пошли списки в публике. «Я сам видал их у многих моих чиновников в Департаменте и списал для себя копии, — рассказывает Бестужев-Рюмин, — но, прочитав в „Московских Ведомостях“ объявление графа Ростопчина и чтобы не подвергнуть себя неприятностям, сжег их у себя». (Чтения, 1859, 2–71).

20

Приводим это место в том виде, как они записаны Бестужевым-Рюминым. Уничтожив у себя списки, Бестужев «потом уже в 1814 г. списал их вновь из печатной русской книги».

21

Это прибавлено по предложению Ростопчина.

22

Впосдедствии в том же Ростопчин заподозрит и черниговского архиепископа Михаила. См. письмо от 8 ноября («Р. Арх.», 1891, 8, 557).

23

Любопытно, что в Нижнем, по предписанию Ростопчина, высланные содержатся в остроге.

24

Обращение не соответствовало действительности, ибо «из сорока арестованных четвертая часть были немцы из разных германских земель… которые все, разделяя национальную вражду того времени, обнаруживали антипатию к нам», замечает Домерг. В этом и заключалась «нелепость» ростопчинской меры. Глинка в своих воспоминаниях ошибочно говорит о высылке из Москвы «некоторых уроженцев Франции на барке в струи волжские».

25

Цитирую по переводу Попова («Р. Арх.», 1875, X, 135). В французском тексте и в переводе «Истор. Вест.» нет выражения «mauvais sujets».

26

Харон по поздней греческой мифологии перевозил в своей барке души умерших через реку Ахерон в царство мертвых.

27

Бестужев-Рюмин этот случай относит к 30 августа.

28

Упоминание о вывозе воспитанниц из Москвы в виду приближения неприятеля дает повод вспомнить примечательные для характеристики эпохи письма по этому поводу императрицы Марии Феодоровны к лицам, стоящим во главе учебного ведомства, покровительствуемого императрицей — к Баранову и Нелединскому («Р. Арх.», 1870, № 8–9, 1499). Воспитанниц Екатерининского и Александровского институтов пришлось увозить на телегах за неимением других экипажей, цена на которые к этому времени (20 числа августа) возросла до колоссальных размеров, в виду огромного числа беглецов. Этот факт привел в негодование вдовствующую императрицу: «О чем я не могу вспомнить без огорчения и почти без слез, — пишет она Баранову, — это отправление девиц, особливо дщерей российского дворянства на телегах и то откуда? из столицы Российской! Пусть так, что необходимость принудила прибегнуть к сему экипажу для Александровского училища, дочерей нижних офицерских чинов и подобного сему званию»… («Я признаюсь, — добавляет М. Ф., — что я не понимаю, как могли решиться возить сих девиц на телегах, и я не только со стыдом представляю себе, какое действие произвело сие позорище»). «Но как могло случиться с вашими нужными чувствами, мой добрый Нелединский, как могли вы подписать такое жестокое решение, чтобы отправить на телегах девиц Екатерининского института, дочерей дворян?….Я уверяю вас…. что я плакала горючими слезами. Боже мой! какое зрелище для столицы империи: цвет дворянства вывозится на телегах!»

29

«Купцы, — рассказывает Бестужев-Рюмин — видели, что с голыми руками отразить неприятеля нельзя, и бессовестно воспользовались этим случаем для своей наживы». До воззвания к первопрестольной столице Москве государем императором, в лавках купеческих сабля и шпага продавались по 6 руб. и дешевле; пара пистолетов тульского мастерства 8 и 7 руб., но когда было прочтено воззвание, то та же самая сабля стоила уже 30 и 40 руб.; пара пистолетов 35 и даже 50 руб. («Чтения», 74).

30

См. также «Записки». («Р. Ст.», 1889, XII, 667–8).

31

«Если сильная потеря людей и превосходство сил наполеоновских, — писал Ростопчин Кутузову 19 августа, — принудили бы оставить позиции и отступить к Москве, тогда я соберу множество десятков тысяч решительных молодцов и явлюсь к вам»… «Извольте мне сказать: твердое ли вы имеете намерение удерживать ход неприятеля на Москву и защищать город сей? Посему я приму все меры: или, вооружа все, драться до последней минуты, или, когда вы займетесь спасением армии, я займусь спасением жителей и со всем, что есть военного, направлюсь к вам на соединение». (Письма Ростопчина к Кутузову. «Р. Арх.», 1875, XII, 457).

32

Говорят, что за донос на него Ростопчин уплатил будто бы 1000 руб.

33

Рунич говорит, что эта толпа явилась, чтобы под начальством ростопчинским отправиться на неприятельское войско. Другой современник (В. И. Сафонович) ставит появление ее в связь с шаром Леппиха. В конце концов подоплека одна и та же.

34

Близкие Ростопчину люди передавали Свербееву, что в Париже Ростопчин «мучился угрызениями совести, что юный Верещагин по ночам являлся ему в сонных видениях» (I, 468).

35

Непосредственным очевидцем убийства Верещагина пришлось быть, между прочим, известному художнику Тончи, женатому на кн. Гагариной и бывшему «другом» Ростопчина. Тончи в последние дни жил в доме Ростопчина. «Страшное убийство Верещагина», по словам Рунича, произвело на него такое впечатление, что он «сошел с ума». Отправленный во Владимир, он дорогой убежал в лес, а затем покушался на самоубийство. Во Владимире, находясь на попечении у брата Рунича, бывшего директором канцелярии Ростопчина, Тончи воображал, что «Ростопчин держит его под надзором, чтобы сделать вторым Верещагиным» («Р. Ст.», 1901, 609). А. Я. Булгаков объяснил по-другому сумасшествие Тончи. Его потрясло «вторжение французов». «Его преследовала несчастная мысль, что, подозреваемый в шпионстве, предательстве и неблагорасположении к французам, он сделается первой жертвой Наполеона», («Ст. и Нов.» VII, 124). Ростопчин дал еще иное объяснение в своей беседе с кн. А. А. Шаховским: «Ужас быть убитым крестьянами, а может быть, и слугами своими, распалил пламенное воображение и загнал его в лес» («Р. Ст.», 1889, X, 59). То, что рассказывает более осведомленный брат Д. П. Рунича, и, само по себе, более правдоподобно.

36

И напрасно сын Ростопчина, благодаря кн. Вяземского за защиту отца в письме к издателю «Рус. Арх.» (1869, 935), пытался исправить «ошибку, допущенную реабилитатором. Верещагин, — утверждал он, — был приговорен к смертной казни, и, без всякого сомнения, приговор этот получил бы надлежащее исполнение, если бы не был предупрежден народною расправою»… Призрак Верещагина будет вечно стоять над памятью Ростопчина.

37

Заметка Свербеева была написана для «Русского Архива», по поводу «Мелочей из запаса моей памяти», М. А. Димитриева.

38

Так казалось впоследствии и некоторым современникам, близким к Ростопчину по своим политическим настроениям. Не любивший Ростопчина Рунич в таких словах охарактеризовывает его значение: «Ростопчин, действуя страхом, выгнал (!) из Москвы дворянство, купцов и разночинцев для того, чтобы они не поддались соблазнам и внушениям наполеоновской тактики. Он разжег народную ненависть теми ужасами, которые он приписывал иностранцам, которых он в то же время осмеивал. — Он спас Россию от ига Наполеона» («Из записок», 612). В таком же духе оценивает Ростопчина — «Юпитера-громовержца» и Вигель: «Если вспомнить, что Москва имела тогда сильное влияние на внутренние провинции и что пример ее действовал на все государство, то надобно признаться, что заслуги его в сем году суть бессмертные» («Записки», IV, 38).

39

Наполеон был совершенно прав, когда говорил О'Меару 3 ноября 1816 г.: «Sans cet incendie fatal, j'avais tout ce qui etait necessaire a mon armee» (Napoleon dans l'exil, p. 44). Конье утверждает, что провизии хватило бы «на всю зиму» (р. 212).

40

Вывезены были лишь ночью 1 сентября по предписанию Ростопчина викарию московскому Августину, иконы: Владимирской, Иверской и Смоленской Богоматери под предлогом, что войска хотят молиться. Это было сделано для того, чтобы «народ ночью сего не приметил» («Рус. Стар.», 1902, II, 410).

41

«Вернувшись в Москву после ухода Наполеона, — пишет Рунич, — Ростопчин в своем нравственном бездействии впал во всевозможные невоздержанности; он придумал гравировать портреты подмосковных крестьян, которые больше всех убили неприятелей, мародеров»… Он обратился к Академии Художеств с просьбою прислать в Москву художника, способного передать его мысль на полотно. Академия поспешила прислать графу одного из своих лучших питомцев, молодого художника исторической живописи Витбера (из записок Д. П. Рунича «Рус. Ст.», 1901, стр. 163).

42

Материалы для биографии и полного собрания сочинений гр. Ф. В. Ростопчина. «Русский Архив», 1868, кн. 4 и 5.

43

П. А. Картавов. «Летучие листки 1812 г. Ростопчинские афиши». Спб., 1904.

44

Любопытно отметить, что в 1813 г., уже по изгнании французов, анонимный сотрудник рукописного журнала «Для удовольствия и пользы», издававшегося воспитанниками царскосельского лицея, явно подражал и содержанию и форме «Мыслей» в «словах истинного русского», произнесенных Силой Силовичем Усердовым в Н.-Новгороде у памятника Минину-Пожарскому (К. Я. Грот. Пушкинский лицей, стр. 250–252).

45

Сочинения кн. Вяземского, т. VII, 194.

46

Записки гр. Ф. В. Ростопчина о 1812 г. «Русская Старина», 1889, кн. 12, стр. 669.

47

Сочинения Ростопчина, изд. Смирдина, стр. 224. Насколько удалось ему это, читатель мог видеть из предыдущей статьи.

48

Она описана у Ровинского в «Русских народных картинках», т. IV, стр. 446.

49

Сочинения Ростопчина, 163–165.

50

Записки гр. Ф. В. Ростопчина о 1812 г. «Русская Старина», 1889, XII, 708.

51

См. предыдущую статью.

52

«Сочинения в прозе и стихах» (Труды общества любителей русской словесности), ч. IV, стр. 144–145.

53

М. Дмитриев. «Мелочи из запаса моей памяти». М., 1854, стр. 166. Кн. Л. А. Шаховскому «площадной язык черни казался… не совсем приличным в обнародованиях от имени главнокомандующего столицей, который должен говорить всем сословиям» («Первые дни сожженной Москвы». «Р. Ст.», 1889, X, 62).

Ред.

54

А. Ф. Брокер. Биография гр. Ф. В. Ростопчина. «Рус. Ст.», 1893, I, 170.

55

Оно приведено в примечании к статье проф. Н. П. Михневича «Фили».

Ред.

56

Он излагается в ст. «Березинская операция».

57

Письма Ростопчина к императору Александру и к своей жене («Р. Арх.», 1901, VIII), где он характеризует состояние армии, столь интересны, что нельзя не привести хотя бы некоторый из них в выдержках. Ростопчин, бывший первоначально сторонником Кутузова, который один владеет искусством «повелевать массами» (и всесостояния, — писал Ростопчин Балашову 13 августа — обрадованы поручением к Кутузову главного начальства), теперь не останавливается перед самыми черными красками. Забывая, что прежде он обвинял «мартинистов» в распускании злых слухов «с целью попугать, встревожить» (письмо 13 августа), сам сгущает факты. «Солдаты уже не составляют армии. Это орда разбойников и они грабят на глазах своего начальства. В эту минуту, на 50 верст отсюда, страна разорена совершенно, и гвардейцы действуют заодно с остальными. Расстреливать невозможно: нельзя же казнить смертью по несколько тысяч человек в день? Князя Кутузова больше нет — никто его не видит; он все лежит и много спит. Солдаты презирают его и ненавидят его. Он ни на что не решается; молоденькая девочка, одетая казаком, много занимает его… необходимо, для предотвращения мятежа, отозвать и наказать этого старого болвана и царедворца; иначе произойдут неисчислимые бедствия… Кутузов, старая баба, сплетница, потерял голову (8 сентября)». В письме 19 сентября за обвинениями в «трусости», «преступной незаботливости» идут опасения, что крестьяне будут доведены «до отчаяния грабительством наших войск, которые все себе присваивают всевозможными способами… Если наши крестьяне начнут драться с нашими солдатами (а я этого жду), тогда мы накануне мятежа, который непременно распространится по соседним губерниям, где раненые беглые и новобранные полки производят такую же неурядицу». Аналогичное пишет Ростопчин Аракчееву 15 сентября. «Беспорядок дошел до такой степени, — сообщает он жене 9 сентября, — что на виду у генералов солдаты начинают грабить дома бедных мужиков и на 50 верст в окружности страна опустошена». «Все готово к мятежу»… «Солдаты мрут, как мухи, от голода и холода», пишет он 16 сентября («Число больных достигает 400 человек в день», по словам Ростопчина в письме к Александру 21 сентября). «Я не понимаю, как несчастные крестьяне не возмутятся против наших солдат и не перейдут на сторону неприятеля»…

Бесспорно, в словах Ростопчина много преувеличений, но есть и большая доля правды. Мы можем найти много подтверждений. Достаточно привести хотя бы два донесения приказчиков кн. Голицына. «Когда пришли французы в Влахернское, — сообщает один из них 1 октября, — им поживитца было уже нечем»… «Еще наша армия все переломала и всю мебель ободрала». «Казаки много делают грабежей, — сообщают владетелю из ростовской вотчины 5 октября, — а потому надеяться на них и нельзя» (Бум. От. В. Щукин, I, 15). С другой стороны, тамбовский губернатор Павлов предупреждает жителей остерегаться беглых солдат и казаков, которые, под видом нападения французов, грабят народ. («Р. Ст.», 1880, VIII, 779).

Ред.

58

Так об усиливавшемся мародерстве он доносил императору 29 сентября («1812 г. в письмах», 209).

Ред.

59

«По комиссариату порядок чрезвычайной, — пишет Вильсон 13 сентября, — и пища солдатская, как нельзя лучше». Аналогичное свидетельство о состоянии войска при Тарутине мы найдем и в воспоминаниях ген. Левенштерна: «Ни одна армия никогда еще не имела всего в таком изобилии» («Р. Ст.», 1901, I, 114). Так, очевидно, было в главной квартире. Как мы указывали уже (см. статью С. П. Мельгунова в III т.), в действительности в армии далеко не все было благополучно: на комиссариатскую часть идут систематические жалобы. Сам Вильсон говорит, что в Коломне он нашел 3000 раненых без комиссариатского и медицинского провианта. «Интендантская часть очень плохо организована», жалуется государю Шувалов еще 31 июля («1812 г. в письмах»). То же сообщает Кутузов Салтыкову 15 ноября: «сильные» транспорты с провиантом нас не достигают и мы в хлебе иногда нуждаемся… «До невозможности воруют в госпиталях», пишет Ростопчин 7 октября. Здесь было много горькой правды. Яркое подтверждение можно найти и в записках полк. Карпова: «В нашей армии во время преследования французов было больных, как сказывали, половина армии, что справедливо потому, что в нашей роте не было здоровых и третьей части того, сколько стояло по списку».

Ред.

60

Впоследствии Вильсон сообщает, что будто бы император Александр 12 декабря в Вильне дал ему такую общую оценку деятельности Кутузова: «Теперь вы получите мою полную исповедь: я знаю, что фельдмаршал ничего не сделал того, что бы был должен сделать, ничего не предпринимал против неприятеля, что был обязан» (Revue de deux Mondes, 1861, кн. 2. Цитируем по «Р. Арх.», 1866, 462).

61

К рисунку, изображающему Тарутинский лагерь, можно привести любопытное описание лагеря, данное 30 сентября Ф. Н. Глинкой: «На сих последних (рынках) изобилие русских краев выставляет все дары свои. Здесь, сверх необходимых жизненных припасов, можно покупать арбузы, виноград и даже ананасы!.. Солдаты продают отнятые у французов вещи: серебро, платье, часы, перстни и проч. Казаки водят лошадей. Маркитанты торгуют вином и водкою. Здесь в шумной толпе; отдохнувших от трудов воинов, среди их песен и музыки, забываешь на минуту и военное время» («Письма русского офицера», 39). Так было в Тарутинском лагере. А когда сам Глинка под Красным 7 ноября записывает: «Трофеев у нас много; лавров давать негде; а хлеба — ни куска… Ты не поверишь, как мы голодны!.. Там, где меряют мешками деньги, нет ни крохи хлеба» (53).

Ред.

62

См. ниже ст. Катаева и Жаринова.

63

Современники выделяют в данном случае французов от «новобранцев», как именует соймоновская крепостная нефранцузские элементы в наполеоновской армии, — элементы, среди которых ранее всего пала дисциплина. «Французы настоящие добрые, ведь у них по мундиру и по разговору узнаешь, редко кого обидят; зато уж эти новобранцы всякие у них, да немчура никуда не годилась. И не нужно им, да они грабят, да крещеный народ обижают» («Рассказ о двенадцатом годе крепостной А. Н. Соймонова». «Р. Арх.», 1871).

Ред.

64

Ср. ниже ст. «Наполеон перед отступлением».

65

О разграблении русскими Москвы после ухода французов говорят многие современники. Это была «une haine feroce centre la noblesse», как выразился внук Ростопчина, гр. Сегюр («Vie», 259). «Разорили Москву, — писал полковник Толь 29 ноября 1812 г., — не столько французы, как приехавшие подмосковные крестьяне и дворовые люди» («Р. Ст.», 1873, XII, 992). «Подмосковные крестьяне, — свидетельствует А. А. Шаховской после ухода французов, — полагаясь на суматоху нашего вступления, приехали на возах, чтобы захватить награбленное» («Р. Ст.», 1889, X, 47). «Целым обозом мужики приезжали в Москву обирать», рассказывает И. М. Снегирев (см. также в воспоминаниях Изарна, «Р. Арх.», 1868, 1434). Свою долю в грабежи внесли и казаки. Приставленные для охраны Воспитательного Дома, по словам Тутолмина, они ограбили «служителей и больных» («Бумаги Отеч. войны», Щукина, V, 160). Относительно казаков мы найдем упоминание и в письме Ростопчина к Вязьмитинову от 10 октября 1812 г. («Р. Арх.», 1909, I, 42).

Ред.

66

Чрезвычайно характерно донесение ген. Иловайского Ростопчину 16 октября: «Генерал-майор Бенкендорф рапортовал мне, что в течение двух дней переловлено более 200 зажигателей и грабителей, по большей части выпущенных из острога преступников, и несколько поймано в святотатстве и смертоубийстве… Жителям домов дано от него приказание охранять оные с тем, что ежели обитаемые ими дома загорятся или будут ограблены, то они подвергнутся наказанию, как преступники» («Р. Арх», 1866, 696).

Ред.

67

«Русск. Арх.», 1876 г., кн. 6, стр. 168. А. И. Попов «Французы в Москве в 1812 г.».

68

Ibid., стр. 170.

69

К. Военский. «Акты, документы и матер. 1812 г.», т. I, стр. 105, № 21.

70

Военский. «Акты, документы и материалы», т. I, стр. 133, №№ 30–35.

71

«Русск. Стар.», 1902 г., XII, 442 стр.

72

Ibid., 63 стр., № 11.

73

«Русск. Стар.», 1902 г., XII, 443–444.

74

«Русск. Стар.», 1903 г., янв., 44 стр.

75

Г. Кольчугин пишет: «В первом (муниципалитете) назначен интендантом француз Лессепс; а в последней (полиции) — комендантом таковой же (т. е. француз), но имя его нам неизвестно (Мильо)». «Русск. Арх.», 1879, IX, 49.

76

«Смоленский Дневник в 1776–1834. г.» в брошюре: «Н. А. Мурзакевич, историк города Смоленска», сентябрь, 1877 г.

77

Ibid., 22 стр., сноска 68; а также см. «Истор. Вестн.», 1902 г., авг., 407 стр.

78

«Русск. Арх.», 1879 г., IX, 49–50 стр.; сравн. «Русск. Арх.», 1876 г., VI, 170 стр.

79

К. Военский. Акты, документы и проч., стр. 139–143, №№ 32–35.

80

Н. А. Мурзакевич, цитир. выше брошюра, стр. 22, сноска.

81

«Русск. Арх.» за 1868 г., кн. VI, стр. 896–902. Ср. «Бумаги, относящиеся до Отеч. войны 1812 г.», изд. П. И. Щукина, ч. I, стр. 58–509; ч. II, стр. 11.

82

К. Военский. Ор. cit., 142 стр., № 34.

83

«Смоленский дневник с 1776 по 1834 год» Н. Мурзакевич, стр. 43–44.

84

«Историч. Вестн.», 1902 г., авг., стр. 412.

85

«Бумаги, относящ. до От. войны», ч. II, стр. 11; ср. «Смол. дневник», 22 стр.

86

«Русск. Арх.», 1868 г., VI, 896–900 стр.

87

«Смоленский дневник», стр. 43.

88

Ibid., 22 стр.

89

«Русск. Арх.», 1868 г., VI, 896–900.

90

«Русск. Арх.», 1901 г., кн. V, стр. 8.

91

См. в «Чтениях общ. ист. и др.», 1859 г., кн. II, отд. V, стр. 170.

92

К. Военский. Ор. cit., 241. См. еще предписания Вилльлебланша смоленскому муниципалитету. «Русск. Стар.», 1901 г., апрель, 141–2 стр.

93

«Русск. Ст.», 1901 г., янв., 39 стр.

94

«Русск. Арх.», 1876 г., кн. VI, стр. 173.

95

Военский, «Акты, документы…». Т. I, стр. 157; 237–239.

96

«Русск. Стар.», апрель, 1901 г., стр. 143–144.

97

Ibid., стр. 141.

98

Записки Г. Кольчугина. «Русск. Арх.» 1879 г., IX, 50. См. аналогичн. известие: «Русск. Арх.», 1876 г., VI, 175–6.

99

Н. А. Мурзакевич, историк г. Смоленска. «Дневник», стр. 44–46.

100

«Русск. Арх.», 1866 г., стр. 699.

101

«История Отеч. войны», т. III, стр. 6.

102

Военский. «Акты, документы и материалы», т. I, стр. 240.

103

«Русск. Стар.», апрель, 1901 г., стр. 140.

104

«Истор. Вестн.», 1902 г., авг., 412 стр.

105

Военский. Op. cit., 369 стр.

106

Ibid., стр. 240–2; 280; 258–9; 379; 333.

107

«Русск. Стар.», 1901 г., апр., 140.

108

«Русск. Стар.», 1901, апрель, 141 стр.

109

Военский, Op. cit., стр. 237, № 91.

110

Ibid., 241.

111

Ibid., 239 стр., № 94.

112

«Русск. Стар.», 1901 г., IV, 143.

113

Ibid.

114

«Русск. Стар.», 1901 г., IV, 143.

115

К. Военский. «Акты, документы». Т. I, стр. 243–45, № 97.

116

К. Военский. Ор. cit., стр. 352; «Русск. Стар.», 1901, апр., 143 стр.

117

«Русск. Арх.», 1879 г., IX, 49–50.

118

«Русск. Стар.», 1902 г., декабрь, 447 стр.

119

Военский. Ор. cit., 264 стр.

120

«Истор. Вестн.», 1893 г., окт., 237 стр.

121

«Русск. Стар.», 1902 г., декабрь, 448 стр.

122

Дневник Н. А. Мурзакевича, стр. 43.

123

Ibid., 98 стр.

124

К. Военский. Ор. cit., 240 стр.

125

«Русск. Арх.», 1865 г., изд. 2-е, стр. 808 и 823.

126

«Русск. Стар.», 1877 г., декабрь, 693 стр.

127

«Русск. Арх.», 1879 г., 9 кн., 56–56 стр.

128

См. письменные ответы на судебном допросе Н. Великанова, «Истор. Вестн.», 1902, авг., 411 стр.; сравн. еще «Русск. Арх.», 1876 г., VI, 170 и 175; «Русск. Стар.», 1901, VI, 142–143.

129

См. Н. Андр. Мурзакевич, «брошюра Н. Н. Мурзакевича», стр. 22, сноска; ср. «Русск. Стар.», 1901 г., апрель, 142–143 стр.; «Истор. Вестн.», 1902 г., авг., 407 стр.

130

«Русск. Стар.», 1901, апрель, 142 стр.

131

«Истор. Вестн.», 1902 г., авг., 42 стр.

132

«Русск. Стар.», 1901 г., апрель, 143 стр.

133

«Истор. Вестн.», 1902 г., авг., 409 стр. и далее.

134

«Русск. Арх.», 1868 г., VI, 886, сноска 12.

135

См. указанную выше брошюру Мурзакевича и описания страданий, перенесенных Кольчугиным («Русск. Арх.», 1879 г., 9, 45) и Н. Великановым («Истор. Вестн.», 1902 г., авг., 404–422).

136

Смоленский «генерал-секретарь» Ефремов, которого интендант хвалил за усердие. Ibid., 417 стр.

137

См. по этому поводу статью С. П. Мельгунова «Кто сжег Москву». Ред.

138

Находившегося около кремлевской стены между Никольскими и Спасскими воротами.

139

А. Н. Попов. «Французы в Москве в 1812 г.», «Русск. Арх.», 1876 г., I, стр. 322.

140

Накануне прошел через Москву только авангард короля Мюрата и были введены караулы в некоторые части Москвы.

141

Надлер. «Им. Александр I и идея свящ. союза», т. I, стр. 331.

142

Соков в письме к И. Р. Баташову описывает подробности этих ужасных дней. На другой день — 1-го, во время самого сильного пожара, Баташовский дом со всем имуществом сгорел. «Русск. Арх.», 1871 г., стр. 218 и сл.

143

Комиссариатская набережная.

144

«Русск. Арх.», 1869 г., 1412–1413 стр.

145

Щукин, Бум., относящ. до Отеч. войны, ч. V, стр. 152.

146

Корбелецкий, «Кратк. повествование о вторжении французов в Москву». Спб., 1813 г., стр. 31 и сл.

147

Предполагают, что это был нынешний Лебяжий пер. и далее — через Ленивку и Волхонку путь к Пречистенским воротам.

148

А. Н. Попов, «Французы в Москве в 1812 г.», «Русск. Арх.», 1876 г., кн. I, стр. 329–331. Надлер, «Имп. Александр I и идея свящ. союза», т. I, стр. 337–339. Наполеон переехал обратно в Кремлевский дворец по окончании пожаров 8 сент.

149

Всего в Москве к 1812 г. числилось 9151 дом, из них деревянных 6584 и каменных 2567. Стат. табл. о состоянии Москвы в бум., относ. до Отеч. войны, П. И. Щукина, ч. IV, стр. 230–231.

150

Щукин, Бумаги, ч. II, стр. 10.

151

Щукин, Бумаги, ч. VII, стр. 213–214. Архив Коллегии Иностр. Дел (теперь Главн. арх. Мин. Иностр. Дел) в большей своей части, благодаря энергии его управляющего Бантыша-Каменского, был заблаговременно вывезен из Москвы во Владимир и Нижний Новгород. Оставшиеся же в Москве архивные дела и чиновники претерпели такую же печальную участь, как и Вотчинный Департамент. «Русск… Арх.», 1875 г., кн. 11, стр. 289–296.

152

Пожар Москвы, изд. Товар. «Образование», М., 1911 г., стр. 150, 155.

153

Записки, ч. IV, стр. 121–122.

154

Щукин, Бумаги, ч. V, стр. 98 и сл.

155

В 1805 и 1806 гг. См. «Записки С. Н. Глинки», Спб., 1895, стр. 196.

156

В других статьях читатель найдет факты, показывающие, что в картину, нарисованную некоторыми современниками, на которых ссылается Д. А. Жаринов, надо ввести существенные коррективы. Ред.

157

Это известие на первых порах старались скрыть. Волконский передает в высокой степени интересное описание, как встречен был в Петербурге гр. Орлов-Денисов, посланный Винцингероде с извещением о передаче Москвы в руки неприятеля: «Орлов-Денисов, прибыв в Петербург, был при казаке направлен к графу Аракчееву; по извещении, что Москва занята французами, граф взял депеши, его запер в собственном своем кабинете и, в скором времени возвратясь к своему пленному, вручил ему конверт с наставлением… о сдаче Москвы никому не сообщать; затем его посадили на приготовленную тройку и опять за конвоем казака отправили к заставе» (Записки, 183–4). Ред.

158

«Приближалось 15 сентября, день коронации… — продолжает Эдлинг. — Уговорили государя на этот раз не ехать по городу на коне, а проследовать в собор в карете… Тут в первый и последний раз в жизни он уступил совету осторожной предусмотрительности; но поэтому можно судить, как велики были опасения. Мы ехали шагом в каретах о многих стеклах, окруженные несметною и мрачно-молчаливою толпою… Никогда в жизни не забуду тех минут, когда мы вступали в церковь, следуя посреди толпы, ни единым возгласом не заявлявшей своего присутствия. Можно было слышать наши шаги, а я была убеждена, что достаточно было малейшей искры, чтобы все кругом воспламенилось… Эти тяжелые дни миновали, и вскоре прибыл от Кутузова полковник Мишо с известиями, которые вывели нас из состояния страшного недоумения. Привезенные им точные и ясные подробности нового плана кампании, принятого главнокомандующим, подали основательную надежду на лучшее будущее» («Р. Арх.», 1887 г., 217–18). Если таково было впечатление от сдачи Москвы в Петербурге, то из слов другого современника мы знаем, что в армии к этому факту было иное отношение: «общий дух армии не пал…, когда известно стало, что Москву передаем без защиты неприятелю». «Всякий постигал, — говорит в своих записках кн. С. Г. Волконский, — что защищать Москву на Воробьевых горах — это было подвергнуть полному поражению армию, и что всякая жертва, приносимая благу отечества, необходима» (стр. 182) См. также Ф. Глинка «Письма русского офицера», стр. 28. Ред.

159

См. ниже ст. И. М. Катаева.

160

В дополнение можно привести любопытные строки из донесения Жозефа де-Местра сардинскому королю 2 июня 1813 г.: «Император предупреждал нас быть готовыми к отъезду и сам готовился к нему. Изо всех дворцов, коллегий и прочих государственных учреждений выбирались. Недоставало барок, экипажей и лошадей для людей со всем богатством, какое можно было увезти» («Р. Арх.», 1912,1, 46). См. также воспоминания Бакуниной («Р. Ст.», 1885, IX, 400). Ред.

161

Н. К. Шильдер, «Император Александр I, его жизнь и царствование», т. III, стр. 505. Надлер, «Император Александр I и идея священного союза», т. II, стр. 63.

162

Бургоэн переносит уже инициативу пожара на императора Александра I (Souvenirs. Paris, 1864, р. 165). Ред.

163

Это «oeuvre barbare, mais patriotique», по выражению Комба (Memoires du Colond Combe. Paris, 1896, p. 115). Ред.

164

См. мнение о московском пожаре великобританского комиссара Роб. Вильсона — в письме имп. Александру 13 (25) сентября 1812 г. и лорда Тэрконелля — в письме к герц. Йоркскому 20 сент. (2 окт.) 1812 г. — Н. Дубровин, «Отечественная война в письмах современников», стр. 142 и 161.

165

В сущности о них говорит единственное только донесение Тутолмина 11 ноября императрице Марии Феодоровне: «Когда я и подчиненные мои с помощью пожарных труб старались загасить огонь, тогда французские зажигатели поджигали с других сторон вновь. Наконец некоторые из стоявших в доме жандармов, оберегавших меня, сжалившись над нашими трудами, сказали мне: „оставьте, — приказано сжечь“».

166

От этих бивачных огней по рассказам Глинке оставшегося в Москве гравера Осипова «загорелся дом Филипповского» (Глинка. «Записки о Москве», 64).

167

Несуразность ее очевидна даже для С. Н. Глинки: «ни в Париже, ни при вторжении в Россию пожар московский не заглядывал в мысли Наполеона» («Записки о Москве», 1837 г., 66). Жозеф де-Местр мог лишь удивляться длительному существованию этой версии: «До сих пор еще, — писал он в своем донесении 2 июня 1813 г., — в народе говорят, да и повыше народа, что Москву сожгли французы: так еще сильны здесь предрассудки, убивающие иногда всякую мысль наподобие гасильников, которыми тушат свечи» («Р. Арх.», 1912, I, 48).

168

«Кто как ни выставляй патриотизм, — замечает Александров в „Очерках моей жизни“ („Р. Арх.“, 1904, XII), — но и Москва в 1812 г. горела не мало от своих же злоумышленников». И совершенно понятно, что французам приходилось постоянно защищать мирных обывателей. Об этом рассказывают почти все мемуаристы. Также, конечно, прав Наполеон, говоривший, что русские всеми мерами помогали, пока это можно было, тушить пожар.

169

Источником этих слухов отчасти были иностранцы, оставшиеся в Москве и, конечно, недостаточно осведомленные о предприятии Леппиха. Вот что говорит, напр., в своих воспоминаниях аббат Серюг: на даче Репнина «on ce fabriqueient des pieces de feux artificiels, des fusees a la Congreve et d'autres instruments, destines a l'execution du grand projet» («Les Francais a Moscou». Relation inedite publiee par le Libercier. Moscou, 1911, 27).

170

То же подтверждает Боссе («Mem.», 90), который передает со слов д-ра Жоанно, жившего там, что в печных трубах ростопчинского дома были найдены взрывчатые вещества и горючие материалы. Ростопчин в позднейших своих объяснениях по этому поводу писал: «Один французский медик, стоявший в моем доме, сказывал мне, что нашли в одной печи несколько ружейных патронов… они могли быть положены после моего выезда, чтобы через то подать еще более повода думать, что я имел намерение сжечь Москву. Равномерно и ракеты… могли быть взяты в частных заведениях» («Правда о пожаре Москвы». Сочинения, изд. 1853, 206–7).

171

Глинка передает другую версию: «Я слышал от гравера Осипова, шедшего мимо рядов в день оставления Москвы, что в москотильный ряд брошена была бомба» («Записки о Москве», 63).

172

По словам Евг. Вюртембергского, Ростопчин перед советом в Филях сказал ему: «Если бы меня спросили, то я бы сказал: уничтожьте город прежде, нежели отдавать его неприятелю» («Memoires», II, 154).

173

«Ennuye d'entendre debiteria meme fable, je vais faire parler la verite qui seule doit dicter l'histoire».

174

Неопределенное оправдание Ростопчина производило весьма различные впечатления на читателей брошюры: для Свербеева это полное отрицание, а по мнению Рунича, Ростопчин в этой брошюре «захотел, как ворона, одеться в павлиные перья, приписав лично себе дело, за которое он подлежал бы ответственности перед судом разума и совести, если бы он сделал его без монаршего приказания, по собственному усмотрению» (Ib., 606). Издатель «Русского Архива» П. И. Бартенев считает, что Ростопчин «отрицает только последовательные и преднамеренные правительством распоряжения о сожжении Москвы»… Ростопчин «только приписывает честь высокого самопожертвования не одному себе, но всему русскому народу». Поводом для такого заключения могло служить следующее место в «Правды»: «Главная черта Русского характера… скорее уничтожить, чем уступить… В частных разговорах с купцами, мастеровыми и людьми простого звания, я слыхал следующее выражение, когда они с горестью изъявляли свой страх, чтобы Москва не досталась в руки неприятеля: „лучше ее сжечь… я видел многих людей спасшимися из Москвы после пожара, которые хвалились тем, что сами зажигали свои дома“» (Соч., 262).

175

Сожгли из чувства патриотизма, как доказывает в своих позднейших воспоминаниях ген. Ланжерон: «Пожар Москвы, это геройское деяние, это ужасное, величавое решение, вызванное удивительным самоотвержением и патриотизмом самым пламенным» (Из записок, «Р. Арх.», 1895, III, 150).

176

Для Свербеева доказательством того, что Ростопчин не участвовал в поджогах Москвы, служит, главным образом, то, что тайные пособники Ростопчина доселе никем не открыты. Вероятно, они никогда не будут открыты. С этим фактом приходится мириться. Но нетрудно предположить, что этими пособниками и были оставленные Ростопчиным полицейские, этим пособником был всегда полупьяный сыщик Яковлев, являвшийся правой рукой Ростопчина в подготовлении народного мнения и занимавшийся распространением афиш уже после вступления французов в Москву (Заметки Булгакова, «Р. Арх.», 1866, 702).

«Я имею полное право, — добавляет, кроме того, Свербеев (I, 439), — что, если бы Ростопчин хотя сжег Москву, он предупредил своего приятеля Обрескова… Я имею еще большее право думать…, что если бы он сделал какие-либо распоряжения о сожжении Москвы, то собственный его великолепный на Лубянке дом загорался бы первый». Весьма вероятно, что это и было бы так. Ростопчина можно упрекать в саморекламе и самодурстве, но не в корысти. Если мы примем во внимание сведения, сообщенные Бургоэнем, то сохранность дома Ростопчина, вероятно, придется объяснить поспешным его бегством перед собравшейся на дворе толпой, которая была враждебно настроена к московскому управителю.

177

Бар. Дедем, «Русск. Стар.», 1900 г., июль, 131 стр.

178

Дубровин. «Отечественная война в письмах современ.», 198.

179

В числе таких был и гр. Ростопчин, писавший императору 13 сентября: «О мире ни слова: то было бы смертным приговором для нас и для вас» («Р. Арх.», 1892, VIII, 539).

180

Лошади французской кавалерии были очень крупной породы. Высокие и массивные, они плохо были приспособлены к усталости и лишениям и не могли обходиться без обильной пищи. Это в полной мере сказалось во время отступления. Ср. Pion des Loches, Mes campagnes, стр. 271.

181

Ср., напр., ниже в статье «Партизаны», слова Д. В. Давыдова о гвардии Наполеона во время отступления.

182

Мнение Дедема (Mem., 256) о том, что Кутузов, получив подкрепления, мог бы зайти Наполеону в тыл на Можайск и Вязьму, едва ли может серьезно поддерживаться.

183

Ростопчину были известны и первоначальные намерения Наполеона относительно зимовки в Москве, но он не считал их серьезными: «Он (Наполеон) прикидывался, будто намерен провести в ней (в Москве) зиму»… и пр. Там же, стр. 554.

184

См. т. III, статью «Вторжение».

185

См. в III т. статью «Наполеон».

186

Понятовский давно просил разрешения сделать со своим корпусом диверсию на юго-запад. Еще в Смоленске он умолял Наполеона об этом, как говорили в польских войсках, на коленях. Он считал успех экспедиции обеспеченным и во всяком случае надеялся сделать большой набор в Киевской области и других старых польских провинциях. Его просьбу горячо поддерживал Даву. Ernouf, там же, 262–263. Наполеон не согласился.

187

Об этом см. ниже, ст. «Березинская операция».

188

См. выше статью «Оставление Москвы».

189

«Я бы мог гордиться тем, что я первый генерал, перед которым надменный Наполеон бежит».

190

На основании архивных данных полк. Н. П. Поликарпов («Нов. Жизнь», 1911 г., кн. VIII, стр. 133 и след.) показывает, что начало партизанских действий относится к периоду гораздо более раннему, чем принято думать. Набег Дениса Давыдова приходился на конец августа. Между тем партизаны действовали уже начиная с 20-х чисел июля. Идея партизанских действий принадлежала не Давыдову, не Багратиону, и не Кутузову, а Барклаю-де-Толли. После соединения с Багратионом под Смоленском, 23 июля Барклай сформировал летучий партизанский отряд из Казанского драгунского, трех донских казачьих и Ставропольского калмыцкого полков под общим начальством ген. Винцингероде для действия против левого фланга французов. Уже в ночь с 26-го на 27-ое Барклай получил от Винцингероде важное известие из Велиха о намерении Наполеона двинуться из Поречья к Смоленску, чтобы отрезать нам отступление. И потом отряд Винцингероде все время продолжал действовать против флангов неприятеля, разбившись на более мелкие отряды. Ред.

191

Несомненно, однако, в рассказах о партизанских подвигах были преувеличения: «партизаны, — говорит кн. Волконский, — морочат читателей рассказом о многих небывалых стычках и опасностях» («Зап.», 207, 211). Ред.

192

Его не следует смешивать с маршалом Ожеро, который находился в это время в Германии во главе своего корпуса. Ред.

193

Однако к такому решению приходили с большим колебанием. Чрезвычайно характерно замечание А. Н. Глинки 19 июля: «Только и говорят о поголовном наборе, о всеобщем восстании… Но война народная слишком нова для нас. Кажется, еще боятся развязать руки» («Письма офицера», 9). Ред.

194

«Вытеснен злодей из Москвы, — по выражению одного из современников, — не армией, но бородами московскими и калужскими». Ред.

195

См. статью «Ростопчин, московский главнокомандующий».

196

«Злодеи, — говорит в своих записках Золотухина, — к выступлению из Москвы сделались еще злее, истребляли огнем все попадавшиеся им на пути деревни и города» («Р. Ст.», 1889, XI, 272). Небезынтересное объяснение по этому поводу дает в своей книге Сегюр, говоря о взрыве Кремля: «Отныне все, что оставалось позади французов, должно предаваться огню. В качестве завоевателя Наполеон сохранял все; отступая, он будет уничтожать все: из необходимости ли, пользуясь которой он разорял неприятеля и замедляя его движение, или из возмездия» (Рус. пер., 109). Ред.

197

Этим жестокостям в темной массе вряд ли приходится удивляться. Среди нее, как мы знаем, всеми мерами распространяли «разные суеверные слухи». Ей внушали эти жестокости и подавали пример… Война полна ужасами, иногда почти неизбежными там, где дело идет о самосохранении. Ужасную картину при отступлении около Гжатска рисует в своих воспоминаниях Сегюр: «Мы были изумлены, встретив на своем пути, видимо, только что убитых русских. Замечательно было то, что у каждого из них была совершенно одинаково разбита голова и что окровавленный мозг был разбрызган тут же. Нам было известно, что перед нами шло около двух тысяч русских пленных и что вели их испанцы, португальцы и поляки». Рассказывая о возмущении со стороны Коленкура и др. этой «бесчеловечной жестокостью», Сегюр добавляет, что «на следующий день эти убийства прекратились. Наши ограничивались тем, что обрекали этих несчастных умирать с голода за оградами, куда их загоняли словно скот. Без сомнения, это было жестоко; но что было делать? Произвести обмен пленных? — Неприятель не соглашался на это. Выпустить их на свободу? — Они пошли бы всюду рассказывать о нашем бедственном положении и, присоединившись к своим, они яростно бросились бы в погоню за нами. Пощадить их жизнь в этой беспощадной войне — было бы равносильно тому, что принести в жертву самих себя. Мы были жестоки по необходимости» (русс. пер., 112); по словам Росса, жестокость над пленными производилась по приказанию Наполеона (рус. пер., 202). Вряд ли, однако, это было так. Жестокость порождает жестокость. Но с тем большим вниманием историк должен остановиться на фактах, свидетельствующих о гуманности к врагу. Мы встречаемся на ряду с рассказами о жестокостях с фактами незлобивости и жалости к полуголодному, умирающему врагу, т. е. к врагу, который уже не мог быть «хищным зверем». Мы знаем факты, когда крестьяне спасали французов от зверства казаков (см., напр., воспоминания Комба). Народная масса проявляет по отношению к врагу подчас более гуманности, чем люди культурные, люди общества. Мы слышим нередко рассказ об издевательствах над пленными, с которыми обращаются, как «с собаками» (см., напр., письма Волковой 18 ноября и 2 декабря о тамбовском губернаторе. «Жестокое обращение с обезоруженным врагом в Тамбове побудило даже вмешаться Кутузова»). Друг и поклонник Ростопчина А. Я. Булгаков, когда ему приходится говорить о пленных французах, выражается не иначе: «пусть околевают эти негодяи». Раненый француз, оставшийся в Москве, начальник обоза главной квартиры Газо рассказывает, что при вступлении русских в Москву было перебито более 2.000 раненых французов, расположенных по частным квартирам. Но и просвещенный гр. Ростопчин мало чем будет отличаться от закоснелого в невежестве донца. Свое свидание с Газо он закончил «неприличной бранью» и велел поместить французских раненых в подземелье, где будет ежедневно умирать по тридцать человек («Р. Ст.» 1893 янв., 32). Ред.

198

У Студенки был брод, случайно открытый кавалерийской бригадой Корбино. Ее обманом увел от корпуса Удино баварский генерал Вреде. По пути Корбино обнаружил обман и решил вернуться к своему корпусу. Брод у Студенки показали ему крестьяне (Marbot, Mem., III, гл. 18). Ред.

199

Многие из участников переправы указывают на то, что она производилась недостаточно энергично. Марбо (там же) утверждает, что мосты были пусты в ночь с 15 на 16. Фабер-дю-Фор говорит в своих мемуарах (Stuttg., 1843), что даже в следующую ночь они не все время были заняты. Дело в том, что отсталых никакими силами нельзя было принудить перейти на другой берег, пока не показался неприятель. Тогда только они массами стали бросаться на мост, затрудняя действия Виктора. В конце концов, отсталые и обезоруженные и привели к катастрофе. Ред.

200

По другой версии Партуно уже выступил из Борисова и, заблудившись в дорогах, угодил в самый центр армии Витгенштейна. Результат, впрочем, был один. Ред.

201

Точно счастье хотело доказать, что оно может решительно отвернуться от Наполеона. Если бы морозы ударили тремя днями раньше, не было бы никакой катастрофы. Не успели французы переправиться, как Березина замерзла. То же было и на зембинских болотах. Чичагов не сжег моста. Французы прошли, сожгли их, а мороз превратил болото в гладкую, крепкую поверхность. Ред.

202

И еще многое было… продано, вероятно, не без ведома самого Маре, герц. Бассано. Так, из 600.000 барашковых полушубков, хранящихся в цейхгаузе Вильны, не осталось ни одного. Все были проданы. Операции по заготовлению убойных быков производились лишь на бумаге («Рус. Арх.», 1872, 2.231). Ред.