Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV - [2]

Всегда себе на уме, с хитрецой истого великорусса, Кутузов привык в своих поступках больше действовать ухваткой и руководиться вдумчивым расчетом, нежели действовать на пролом и рисковать; только это его вечное «себе на уме» не было хитрецой мелкого человека, вытекающей из известной трусости: Кутузов был сам по себе слишком умен и крупен, слишком хорошо знал себе цену, чтобы быть боязливым и трусливым в сношениях с людьми, но люди были для него только средством в достижении поставленных им себе целей личного благополучия и возвышения, поэтому он не стеснялся быть как бы двуличным, когда ему это было нужно, хотя в этой своей всегдашней готовности схитрить он все же никогда не переступал той границы, когда известного рода хитрость может привести человека к поступкам мелким и безнравственным. Он был просто типичный человек XVIII века, который с легкой иронией и насмешкой скользил над общими вопросами морали, не очень задумываясь слукавить и обмануть, когда это ему было полезно и выгодно, наблюдая только одно, чтобы эта готовность поступить не совсем согласно с правилами морали никогда не нарушала то «благородство», которое истый человек XVIII века считал основой житейской порядочности. Исключительный ум спасал Кутузова от поступков рискованных, могущих, как говорили в XVIII веке, «ошельмовать» человека. Доверившись Кутузову, на него можно было положиться; сделавшись его врагом, от него надо было ждать борьбы, в которой он допускал все приемы — как терпимые, так и нетерпимые житейской моралью. Человек ума холодного, расчетливого, умеющий выжидать и не торопиться, Кутузов привык действовать вдумчиво, осторожно; время и обстоятельства, хитрое и умное пользование ими, знание людей и искусство управляться с ними, — все это Кутузов применил и к тому делу, которому посвятил жизнь, т. е. к военному. Из него выработался полководец умелый, знающий свое дело, осторожный, но в осторожности храбрый, не теряющий присутствия духа и спокойствия в самые критические минуты. Зрело обдумывал он каждое свое предприятие и, подчиняя строгому, но широкому расчету каждый свой шаг, он умел достигать тех целей, которые себе ставил, не приближая момента их осуществления поступками, которые заключали в себе начало риска. На войне он предпочитал действовать искусно построенными передвижениями, утомляя противника бесконечными маневрами, сбивая его с толку, выводя из себя. Выжидание он всегда предпочитал решительным эффектным сражениям, в которых если и бьют врага, то теряют много и своей силы. «Хитер, хитер! умен, умен! Его никто не обманет!» говорил про Кутузова Суворов и поручал ему предприятия, где нужно было выждать, прежде чем нанести решительный удар. Но когда дело созревало, Кутузов бил наверняка. Обладая большой личной невозмутимой храбростью, он шел тогда впереди всех. За это ему пришлось два раза жестоко поплатиться: одна турецкая пуля ударила его в висок и задела глаз, так что он стал потерян, а другая, попав в щеку, пронизала ему шею.

«Неужели, дядюшка, вы думаете разбить Наполеона?» неосторожно спросил старика его племянник перед самым отъездом старого генерала к армии. «Разбить? нет, — просто отвечал Кутузов, — но обмануть — да, рассчитываю!» Конечно, Кутузов не был полководцем, равным Наполеону, этому поэту и первостепенному художнику-мастеру войны, но Кутузов, по крайней мере, так же хорошо знал и понимал практику военного дела, как и его гениальный противник. И этим он был ему особенно опасен. «Из всех генералов, современников Наполеона, разве только двое во главе армий были достойны помериться с Наполеоном — это эрцгерцог Карл (австрийский) да Веллингтон (английский генерал), но осторожный и хитрый Кутузов был, однако, его самым опасным противником», говорит один иностранный военный писатель.

«Ген.-фельдм. кн. Голенищев-Кутузов Смоленский, принимающий главное начальствование в авг. 1812 г.»[1]

Для данной минуты, когда нам поневоле приходилось отступать, медлительная осторожность Кутузова, в которого верило войско, была как раз у места. Но потом эта осторожность старого вождя в соединении с некоторой старческой неподвижностью, болезненностью и усталостью сказалась для успехов нашей армии и с отрицательной своей стороны: привыкнув действовать с оглядкой, Кутузов часто при отступлении Наполеона во время преследования его нашими войсками не находил у себя достаточно сил и решительности для того, чтобы разом покончить с расстроенной французской армией, и пропустил не один удобный к тому случай, хотя надо сказать, что тут вина не всегда была исключительно на его стороне.

Император Александр Павлович не любил Кутузова и не доверял ни его военным способностям, ни личным свойствам, так как знал, что Кутузов не признавал его военных талантов, которыми Александру Павловичу так хотелось обладать. Человек екатерининской эпохи и суворовской выучки, Кутузов был против павловской муштры войск на прусский образец и резко осуждал всякую парадоманию, все то, что так по гатчинским воспоминаниям любил император Александр. Расходились оба — царь и главнокомандующий даже в таком основном вопросе, как отношение к Наполеону. В то время, как император Александр все чаще повторял: «Или Наполеон или я!» и хотел полной гибели «корсиканца», Кутузов очень сомневался, будет ли так уж выгодно для России решительная гибель Наполеона, полагая, что этой гибелью воспользуются для своей пользы и вовсе не для нашей англичане, австрийцы, пруссаки. Будущее показало, кто был более прав.