Отечественная война 1812 года глазами современников - [58]

Сидели мы там до вечера, потом я посмотрел на монастырь — не видать никого; я пошел в свою келью; в ней все еще было цело; и в башнях ходил; тут в погребке скрывались: архимандрит Герасим, иеросхимонах Феоктист, иеромонах Анатолий, иеродиакон Иоасаф и прочие, и они меня сперва испугались, потом пошли все в мою келью. Архимандрит попросил есть; я затопил печь и воды в чайнике согрел, а за водой на колодезь сходил; некоторые варвары видели меня, но ничего мне не сказали, а в Сергиевской церкви, в трапезе братской и кладовой огни горят; и я, пришедши в келью сзади, нашел медку, сухарей; все укрепились сим.

Архимандрит Герасим влез на ограду, и прочие с ним, а меня послал в Успенский собор посмотреть, что в нем делается. Я хотя и страшился, но не ослушался настоятеля, пошел из кельи опять задом; подхожу к собору — в нем огни, и много варваров бегают с возженными местными свечами. Я с молитвою и с рассуждением, что хотя меня убьют, но я послан на послушание, вошел в собор. Варвары бегают и меня видят. Я взошел в алтарь; на престоле ковчег цел; я взял его под полу и пошел в келью и подле кельи посмотрел: в ковчеге святых даров и ящика нет. Я ковчег зарыл в грядках и землей засыпал, и хотел идти в келью, но услышал топот и лалаканье; я в грядках скрылся и лежал более двух часов; потом, услышав из башни голос иеромонаха Феоктиста, я подошел к ним и рассказал архимандриту о соборе и ковчеге и где скрыл; потом пошли в мою келью, начали советоваться, как бы из монастыря уйти по той причине, что штатные француза убили и подле заднего братского флигеля в отход кинули, а после они же начали его из отхода вытаскивать. В это время какой-то французский начальник увидел их и убитого француза, но штатные сказали: не мы убили его, а монахи. Где же монахи? Штатные отвечали: все бежали из монастыря. Ежели бы нас нашли, то всем бы головы отрубили; а если бы сего (убиения француза) не случилось, то все мы хотели в монастыре сидеть, что бы с нами ни случилось.

Послал о<тец> архимандрит иеромонаха Митрофана узнать о западных воротах, можно ли уйти из монастыря. Иеромонах Митрофан, сходя, сказал, что никак нельзя, ворота бревнами завалены; потом, немного спустя времени, послал архимандрит двоих иеромонахов, Феоктиста и монаха Амфилохия; они, пришедши, сказывают: очень можно, одним бревном приперты, и варвары все спят, никого нет, а светло, почти как днем, от московского пламени.

Итак, все монахи стали готовиться в поход. Иеросхимонаха Иону стал уговаривать архимандрит остаться в монастыре, но он отвечал: как мне одному с варварами оставаться? Нет, я с вами же пойду. Потом он надел на себя две рубашки, два балахона и шубу на заячьем меху китайчатую, обулся в туфли, взял образ Божией Матери Казанской, а более ничего, ни денег, ни платочка, ни камилавки, ни хлеба; потом помолились все со слезами в моей келье и пошли позади келий к воротам; и, вышедши из монастыря, они побежали под гору, а я не успел за ними, пошел вниз к реке и, бежав подле реки, увидел архимандрита и прочих, за слободою на берегу сидящих.

Потом пошли мы к Данилову монастырю, хотели через мост перейти на ту сторону; тут увидели мы на той стороне караул французский и пошли по берегу в деревню Кожухово, где перешли через реку мостом и пошли в село Коломенское, где один мужичок принял нас, ввел в сенной сарай и подсадил лестницей на сено, куда подал нам хлеба и горшок пареных яблоков, где мы сидели до ночи, а ночью пошли в Екатерининскую пустынь, где пробыли двои сутки, потом пошли в Давидову пустынь; тут некоторые остались, а мы с архимандритом пошли в город Коломну в Троицкий монастырь. Здесь архимандрит сего монастыря Анания нас принял. Здесь иеросхимонах Иона у архимандрита Анании проживал до освобождения Москвы от французов, а архимандрит Герасим, несколько здесь поживши, пошел в армию, где и был до возвращения в Москву.

По освобождении цар<ствующего> града Москвы, матери градам, все жители услышали о сем с такой радостью, что и изъяснить я не могу; только едино сердце у всех восхищалось. Хотя и на пепелище, но на свое жилище всякий возвращался и, увидя свои хижины сожженные, горькие слезы проливали.

Душеполезное чтение. 1863. Ч. 3. № 10 (цензурное разрешение 31 октября). Отделение «Известия и заметки». С. 59–63.

Ф. Вендрамини Французы в Москве в 1812 году

…В конце декабря 1810 года я поехал из Санкт-Петербурга в Москву. В числе вельмож, которым я был представлен, находился князь Михаил Петрович Голицын, обладатель ценной картинной галереи знаменитейших живописцев фламандской и голландской школ. Гордясь обладанием таких драгоценностей и желая ознакомить с ними публику посредством гравюр, он обратился ко мне для исполнения этой работы. Мы условились в цене каждой гравюры; кроме того, он устроил для меня в глубине своего сада прелестное помещение, из которого был пробит выход на Старую Басманную (улица в Москве) для устранения мне труда проходить через весь сад и чтоб я прямо мог подъезжать домой в экипаже.

Я поселился в своем новом жилище в мае 1811 года и жил очень счастливо посреди своей семьи и артистических занятий; но, увы! счастью этому не суждено было продлиться долго. Распространились слухи о предстоявшей войне, и вскоре получено было известие, что громадная армия перешла через Неман и подвигалась на Смоленск. Московские жители начали опасаться и удалялись вовнутрь страны. Князь Голицын прислал ко мне своего поверенного по делам — чтоб взять у меня его картины и, уложив их в ящики, отправить вместе с остальными в провинцию. Действительно, эти ящики провели зиму 1812 года посреди леса. Князь был в беспрестанных разъездах, имея поручение набирать рекрутов. Раз вечером, прогуливаясь с ним по саду, я спросил его, правда ли, что, говорят, в случае нашествия французской армии на Москву русские решились сжечь город. Князь засмеялся и сказал мне: «Какие пустяки вам рассказали, — будьте спокойны, в этом нет ни слова правды». Видя смех князя и полагаясь на слова его, так ловко скрывшие его мысль, я успокоился; впрочем, я имел полную веру в храбрость русской армии и опытность ее предводителей и был убежден, что они не допустят неприятелей до вторжения в столицу.