Отечественная война 1812 года глазами современников - [37]

В нашей птичной избе было тепло, да набились мы в нее, что сельди в бочку, так что не продохнешь. Придумал батюшка нас разместить по крестьянским избам, и растасовали нас, кого куда попало. Этим временем все стало затихать. Наша армия шла по пятам у Бонапарта, и французов уж не было нигде видно. Приказал барин отдать под суд наших бунтовщиков. Приехали в Петрово исправник, два заседателя, и привели с собой казаков. Собрали мир и потребовали зачинщиков. Их оказалось двенадцать человек, и строго они были наказаны. Кто годился в солдаты, тот пошел под красную шапку, а других сослали на поселение.

Господа приехали из Ярославля прямо в Москву и нас туда выписали. У нас было в Москве три дома. Два из них сгорели, а третий остался цел. Он стоял у Пресненских прудов. Там мы с тех пор и жили. А своего подмосковного имения наши господа невзлюбили и продали его.

Т. Толычева.

Московские ведомости. 1884. № 37. 6 февраля. С. 2–3.

МОСКВА

П. П. Жданов Памятник французам, или Приключения московского жителя

ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ

ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕЙ ГОСУДАРЫНЕ ИМПЕРАТРИЦЕ

ЕЛИСАВЕТЕ АЛЕКСЕЕВНЕ.

Всемилостивейшая государыня!

Несчастия, претерпенные мною при нашествии буйных неприятелей, и малые услуги мои, оказанные Отечеству, доведенные до сведения человеколюбивейшего императора Александра Павловича, внушили мне смелость изобразить их, хотя слабо, на бумаге и повергнуть к стопам вашего императорского величества.

Милостивое воззрение вашего императорского величества на сие слабое изображение приключений моих будет лучшим для меня утешением и отрадою в настоящем положении.

С глубочайшим благоговением

посвящает верноподданнейший

московский житель Петр Жданов.

Нашла туча грозная — заревел гром страшный над Москвою белокаменной, и величие ее, созидаемое веками, померкать начало. Бывали времена нерадостные; но подобной невзгоды еще не слыхано. Меч, содруженный с пламенем, все губил, кроме быстрых его размахов, смертоносных ударов и горючих слез, проливаемых несчастными. Ничего не видно было, кроме треска зданий, обрушивающихся от пламени; кроме варварских ударов и стонов в истязаниях умирающих — ничего не слышно было.

Каково же сердцу русскому быть свидетелем всех сих ужасов? В моих жилах замерзает кровь, когда приведу на мысль те минуты горькие. Но не с тем, чтобы растравить раны ваши кровавые, сограждане! Я хочу с вами беседовать. Я хочу токмо поведать вам, как любезным братиям, — что со мною приключилося. Вы простите мне, что повесть будет не велеречива: ни один француз беспутный не давал мне наставлений блистать красотою ложною. Я ручаюсь вам токмо за истину.

Как вещества горючие, в Этне заключенные, клокочут и пенятся, ища себе хода под землею, растопляя камни и металлы, наконец рекою изливаются, руша и истребляя все встречающееся, — так Франция, буйными головами наполненная, гнездилище разврата и порока, не могши вмещать более в недре своем гнусных чудовищ, извергла оных на угнетение и гибель России. Вторгнувшись в пределы наши, алкали прославиться пущими злодействами, искали себе лучшей добычи.

1812 год запишите, россияне, кровавыми буквами в памятниках ваших, да научим потомство презирать злодеев, осквернивших святыни наши. Египтяне степени наводнения Нилова записывали ежегодно на особенном столпе. О, коль различен быть должен от оного столп, посреди Кремля Московского воздвигнутый, на котором изобразятся несчастия жителей столицы древней!

Несчастия, претерпенные мною, подадут токмо понятие слабое о несчастиях собратий моих. Они началися вместе с новым годом (по прежнему счислению)[71]. И если в первый день оного ни один житель Москвы не плакал явно, то внутренняя скорбь и какое-то предчувствие мрачное грудь теснили у каждого. Гражданин мирный, отходя ко сну, найти думал успокоение, — но видения ужасные его сладкий сон тревожили.

Проснувшися раным-нарано, увидели зарю на небе кровавую. И по оной все гадать втайне осмелились, что быть грому страшному; туман, носившийся над крестами позлащенными, сгустившись, упал на землю. Серный запах всюду слышался. И конечно, по средству с порохом, везовым подорвать Москву, он давал себя сильно чувствовать.

Не доверяя предчувствиям, я верил токмо чувствованиям гражданина и родителя. И за неделю еще до сего рокового дня начал перебираться на квартиру новую, за Краснохолмским мостом нанятую. Недостаток в лошадях замедлял мою переправу. За самую дорогую цену не можно было найти подводы для перевозки нужнейшего, ибо все уезжали вон из города, все спешили укрыться от извергов, а бедные принуждены были остаться и дышать с ними одним воздухом.

Я не избег сего несчастия; поспешное движение войск наших и выход из города чрез Калужскую заставу подтвердил горестные предчувствования. Однако ж я не забывал думать, что разделение моего семейства и имущества на две квартиры лишит меня последних способов продолжать жизнь. Побуждаемый сею мыслию, взяв семилетнюю дочь мою, спешил соединиться с женою и другою осмилетнею дочерью, переселившихся в новую квартиру.

День уже клонился к вечеру, уже на высоких башнях пробило пять часов. Казалось, звон колокола изображал общее стенание граждан. Все спешили; но куда, и сами не знали: друг друга спрашивали, и никто отвечать не мог. Топот конский, звук воинских доспехов, невразумительные и дикие крики, издали наносимые ветром, довершили сомнения.