Отец - [10]

— Мою думку угадал, папка, — обрадовался Артем. — Ежели уродит… миллион пудов одному только нашему совхозу можно будет взять. — Слова «миллион пудов» Артем сказал так хорошо, с такой мягкостью и в то же время с такой страстностью, что сразу стало ясно: этот миллион — его заветная мечта.

— А ну-ка, девушки, давайте чай, — сказала Варвара Константиновна.

Марина и Женя кинулись ей помогать, а Вика, так и непонятая, обиженная, надулась и осталась сидеть на месте.

Александр Николаевич прошелся по комнате.

— Так, говоришь, из плена вырвался? — опять спросил он, останавливаясь около Дмитрия. В его глазах была колкая насмешка.

— Я, папа, не зря это сказал, — выдерживая взгляд отца, ответил Дмитрий.

— Так-так, — неопределенно протянул Александр Николаевич.

VIII

Артем открыл форточку.

— Поди сюда, Митя, — позвал он. — Подышим, а то хмель в голове шумит.

Артем глуповато улыбнулся; и эта его улыбка вдруг напомнила Дмитрию надоедливого белобрысого пацаненка Темку, который всюду таскался хвостом за старшим братом.

Дмитрий подошел к форточке. За дорогой сквозь густую завесу падающего снега светились окна заводских корпусов.

— Фамильная гордость Поройковых! Серьезно говорю!.. Эскаэф помнишь? — спросил Артем.

Шведская фирма СКФ когда-то имела в Москве небольшой концессионный завод и фирменный магазин на углу Мясницкой и Банковского переулка. За зеркальным стеклом витрины этого магазина были выставлены увесистые стальные валы, лежавшие на опорах с шариковыми подшипниками; у одного на конце была прикреплена бумажная крылатка — точно такая, с какими детишки бегают по улицам; маленький вентилятор дул в эту бумажную крылатку, и тяжелый вал вращался; другой вал крутился приводом из тонкой катушечной нитки. В центре витрины плавно оборачивался вокруг своей оси земной шар. «Весь мир вращается на подшипниках СКФ», — утверждала реклама.

Когда Дмитрий и Артем во время своих мальчишечьих странствий по Москве оказывались на Мясницкой, они всегда подолгу глазели на эту витрину, потому что чудесные подшипники делались на заводе, где работали их отец и мать.

— Вот так-то наша жизнь… — задумчиво протянул Артем. — А удачно получилось, что я повидал тебя. Приехал запчасти добывать, и вот такая неожиданная встреча…

Артем жадно дышал свежим воздухом.

— А ведь и завод когда-то строили, — вернулся он к какой-то своей мысли. — И на нем тогда многим было непривычно… Первый Московский «шарик» на Сукином болоте воздвигали. И этот… на неуютном пустыре вырос… Тоже вроде… памятник минувшей эпохи. Трудно это, Митя, пережить. Да… Мишура с эпохи слезает, и видим мы ее, какова она есть. Обидно, а никто, кроме нас самих, не вычистит все, что мы теперь видим и клянем. И пустыри надо продолжать уничтожать. К черту их, пустыри и пустыни, на лике планеты и в душах людей. Однако нам уже пора. — Артем отошел от окна и посмотрел на часы. — Двенадцатый. Пойдем, Вика.

— Пойдем. Танечку, мамаша, мы, пожалуй, у вас оставим.

— Да разве я дам будить, — рассердилась Варвара Константиновна. — Чтобы разревелась девчонка?

— А я вот пойду и дочку поцелую, — заявил Артем.

Он быстро выпил чай из большой фарфоровой кружки и на цыпочках, словно боясь разбудить Танечку, пошел из комнаты.

— Жил бы дома, каждый бы день ласкался с дочкой, — уже одеваясь, ворчливо сказала Вика.

Вслед за Артемом и Викой ушла и Женя.

Варвара Константиновна принялась убирать со стола, Марина подняла сиденье дивана и достала одеяла и простыни, откуда-то принесла и бросила на пол тонкий ватный матрасик.

Вот так же устраивалась на ночь семья, когда жили в Москве в Тестовском поселке; только тогда «стелилась» мать, а теперь Марина. Надоедливая, но неизбежная в тесном жилище канитель. Жили в ветхом деревянном доме. Семья и тогда уже была большая, и все мечтали о настоящей новой квартире. Отец из года в год говорил, что вот-вот получит ордер. Но ордер так и остался мечтой. В начале войны Поройковы были эвакуированы сюда, в город на Волге. Тут они прожили годы в комнатушке у частного домовладельца, пока не вселились в эту квартирку с газовой плитой и ванной.

Но в новой квартире все было знакомо Дмитрию, даже вещи тут были похожи на старые, памятные с детства. Горка для посуды, покрашенная темно-коричневой краской, грубоватый комод, узкий диванчик с деревянной полочкой на спинке, зеркало с накинутым вышитым полотенцем — все это было страшно знакомо. Как будто однажды привыкнув к испытанным, необходимым вещам, семья Поройковых не признавала никаких других.

— А у Артема вот эти споры с женой — одна только видимость. Вика, она наша, правильная женщина, — заговорил Александр Николаевич, стянув с себя верхнюю рубашку. Под старчески тонкой кожей его рук и плеч, казалось, не было и жиринки, сухие и мелкие мускулы как бы самой его долгой трудовой жизнью были затянуты в крепкие узелки и сбиты в одеревеневшие комочки.

Дмитрий тоже скинул тужурку и разулся. В одних носках он прошелся по комнате, ощущая приятную твердость хорошо крашенного пола.

— А ты, Митя, богатырь, — вдруг сказал Александр Николаевич. — Матерый моряк. Покрепше Артема силой будешь.

— Слежу, папа, за собой: физзарядкой занимаюсь по утрам вместе с матросами. Холодной воды не страшусь.