Отец смотрит на запад - [23]

Когда тяжелый занавес пополз вверх, на сцену с глухим топотком выбежали тонкие девицы в воздушных платьях. Партитуры-светлячки в оркестровой яме потускнели, как бы говоря, что не стоит теперь смотреть сюда. Катя оторвалась от раздутых щек трубача и обратилась к сцене. Холодный ее отсвет лежал на первых рядах партера.

Ирина Рудольфовна как бы невзначай откинулась в кресле и покосилась на Катю. В профиль она немного походила на Наину, или Ирочке хотелось, чтобы Катя напоминала ей дочь.

– Я бы добавила здесь кое-что, – тихо сказала Катя, не поворачиваясь к бабушке.

Ирочка с любопытством склонилась к Кате, но та не ответила. Она лишь вздыхала, иногда тяжко, иногда с восторгом, и молчала. Во время антракта в буфете быстренько расправилась с пирожным, подула на горячий чай и, не дожидаясь, когда он остынет, убежала обратно в ложу.

История повторилась. Катя одними только губами комментировала происходящее, но как только Ирочка переспрашивала – умолкала. Лицо Кати светилось серебром, и казалось, она сама стала глянцевым плеером с функцией записи и фиксировала музыку. Но не всю целиком, а каждый инструмент на отдельную звуковую дорожку.

Когда сцену залило красным и артисты повели ненастоящих баранов и быков навстречу Яриле, Катя нахмурилась. Не было фырканья и мычания животных. Только музыка, хор и топот массовки. Наконец артисты замерли, глядя на восход. В этот момент занавес резко опустился, и стало непривычно тихо.

Ирина Рудольфовна прикрыла глаза и погладила затекшие колени. Катя вскочила со своего места, сморгнула крупные слезы, что мешали смотреть на красно-золотой занавес, и громко зааплодировала. Какое-то время она стояла одна, но ей не было неловко, как случалось у доски. Наоборот, ей казалось, что она издает важный звук, почти как Маратик свои мертвые песни. Она не видела, но почувствовала, как сзади встал кто-то еще и к ее жидким аплодисментам присоединились громкие уверенные хлопки, затем еще и еще, и вот весь зал купал артистов, и как будто Катю тоже, в овациях.

«Это я, это я всё!» – думала Катя.

Когда занавес окончательно замер и стало понятно, что артисты, нагруженные букетами, больше не вернутся, зрители стали покидать ложу. Катя дала себе обещание в следующий раз тоже прийти в театр с цветами.

Ирина Рудольфовна не торопила внучку. Она перехватила взгляд билетерши, которая всех выпроваживала, и покровительственной, какие часто бывают у педагогов, улыбкой дала понять, что они задерживаются совсем ненадолго.

В гардеробе Катя улыбнулась старушке, которая торопливо взяла у нее номерок, и подумала, что, возможно, та никогда не смотрела спектакль, а только слышала отдаленные аплодисменты, вздохи и комментарии одевавшихся зрителей. Почему-то вспомнилась Аманбеке, наверное, та тоже никогда не была в театре, хотя ей бы здесь, в царстве сусального золота и красного бархата, точно понравилось. Катя поймала свой взгляд в зеркале и несколько раз моргнула, словно сомневаясь в реальности происходящего.

«Это я, это я всё!» – мысленно повторила Катя и неловко обняла Ирочку.

По пути домой она попросила купить ей новую кассету со «Снегурочкой». Ирочка поцеловала внучку в макушку. Теперь она уже знала наверняка: Катя нашла свое призвание.

С тех пор Ирина Рудольфовна стала своего рода напарником Кати. Она договорилась с хозяином волкодава, и Катя смогла наконец записать идеальный лай на пленку. Мужичок так проникся процессом, что попросил разрешения прийти на премьеру спектакля.

Орлов не любил лично раздавать пригласительные, но, услышав в Катиной записи оглушительный лай собаки Баскервилей, тут же полез в кожаный портфель и вытащил оттуда ламинированный листок с названием и датой спектакля.

– Только пусть без собаки приходит! – пошутил Канарейка и тут же стал серьезным. – Катя, ты молодец! На фестивале придется строже следить за конкурентами, чтобы они тебя в свои кружки не переманили.

Катя плохо представляла, что это за фестиваль, которым грезил Канарейка. Но судя по тому, что репетиции начинались в обед и заканчивались поздним вечером, для него это было очень важно.

Ранним утром первого дня фестиваля труппа и основные болельщики отправились на автобусе в Москву. Катя заняла место у окна с печкой под сиденьем и, в отличие от остальных ребят, не стучала зубами от холода. К ней подсела Полина.

– Ты успела позавтракать? Хочешь бутерброд с колбасой? – спросила любимица Канарейки и, не дожидаясь ответа, полезла в рюкзак. Тут же нахмурилась. Пошире распахнула синтетическое нутро и показала содержимое Кате.

Внутри было что-то старое, перепачканное в грязи.

– Ботинок? – удивилась Катя.

– Господи, как я ненавижу этого урода мелкого!

Катя впервые видела Полину такой. Нахмуренный лоб, воинственная челюсть, глаза как у злой собаки. Подумала, что, может, за способность так преображаться ее и ценит Канарейка. Одним словом – актриса.

– Кто это сделал?

– Да братец мой придурошный, кто же еще? – Полина скрипнула застежкой молнии и убрала рюкзак на верхнюю полку. – Позавтракала, блин, называется. Чтоб он сдох!

– Зря ты так, Полин.

– В смысле? – Прима передернула плечами.