Отец смотрит на запад - [22]

– Ой, не на ту кассету записала! – виновато воскликнула Катя.

– Больная какая-то, – устало выдавил мужичок, и обе половины лица его сделались мертвыми.

– Ну а где я добуду собаку Баскервилей? – уже в спину мужичку прокричала Катя.

Ирина Рудольфовна не стала ругать Катю из-за испорченной кассеты, более того, за хорошие оценки и успехи в школьном театре она пообещала сводить ее на «Снегурочку» в Большой. Слово свое бабушка, как всегда, сдержала.

Сначала Кате не понравилось синее бархатное платье, которое Ирочка специально купила для похода в театр. Оно казалось то слишком кукольным из-за банта на поясе и пышных рукавов, то слишком мрачным, похожим на то, в котором она хоронила братика.

Всю дорогу, сначала в электричке, а потом в метро, Кате казалось, что бархат под пальто задирается и мнется. Но когда они оказались на Театральной площади, Катя про платье сразу забыла. Она впервые видела колонны Большого театра и знаменитую колесницу, запряженную четырьмя конями.

– В жизни еще лучше, чем на открытке! – охнула Катя.

На входе бабушка протянула красивые билеты сутулому старичку в тонком пальто, тот поднес картонки к самому носу, пробежался по ним светлыми глазами и улыбнулся:

– Добро пожаловать, юная леди! – отдал билеты и чуть поклонился.

Когда гардеробщица потянулась за Катиным пальто, Катя вспомнила про свое мрачное платье и съежилась. Ей захотелось распустить тугие косички, чтобы спрятать лицо за волосами. Руки снова заходили по подолу беспокойным крестом.

Незнакомая девочка почти в таком же платье, как у Кати, вручила гардеробщице свою шубу и вдруг показалась очень красивой. Катя осмотрелась.

Многие взрослые женщины тоже были в бархате. В глубоких переливах ткани красиво выделялись жемчужные ожерелья и броши. Торжественно одетые мужчины осматривались, будто их тоже впервые привели в театр. Нарядные дети осторожно выглядывали из-за родителей, щурились от сверкающих люстр и зеркал, потом цеплялись взглядом за другого такого же детеныша и вместе принимались носиться. В этот момент приветливые продавщицы программок опускали уголки губ, всем своим видом показывая, что театр не место для игр. Катя держалась спокойно, и ей досталась сдержанная улыбка билетерши. Масляное пятно исчезало на глазах.

Сдав пальто, Катя переобулась в лаковые туфельки, почти как у взрослых, слегка покрутилась у зеркала и прыгучей походкой пошла с бабушкой. Ирочка двигалась как всегда плавно, Катя – твердо и как будто впечатывая в бордовый ковер каблучки, как бы заявляя: «Я здесь! Я существую». Она не пропускала ни одного зеркала, где можно было бы себе улыбнуться.

В начищенном паркете отражение люстры горело, как маленькое солнце. Катя отпустила бабушкину теплую руку. Входя в ложу, незаметно прикоснулась к портьерам, потрогала кресла, потерла подушечками пальцев канделябр с электрическими свечками, будто загадывая желание. Ей показалось, что немного золота осталось на руках, и это придало ей значимости. Надо все запомнить: гул разговоров, поскрипывание рядов, шелест многостраничных программок.

Сверху огромный зал театра показался Кате диковинным и в то же время странно знакомым. Ирина Рудольфовна тихо кашлянула, чтобы привлечь внимание Кати, но та уже принялась рассматривать зрителей в бельэтаже в бинокль, который бабушка захватила из дома в бордовом мешочке.

– Дорогая, это неприлично, – прошептала бабушка и уселась полубоком, потому что ее колени никак не хотели умещаться в первом ряду ложи.

Компактная Катя прилипла к обитому бархатом барьеру и направила бинокль вверх. Потолок, расписанный сусальным золотом и огромными античными фигурами, напоминал перевернутую площадь, в центре которой подобно фонтану сияла хрусталем и светом великолепная люстра. Катя настроила резкость в бинокле. Оказывается, нарисованный Аполлон в компании муз шелушился и трескался. Опустила взгляд на оркестровую яму.

Маленькие мужчины во фраках походкой и белыми брюшками напоминали пингвинов. А женщины бледными лицами и гладкими прическами были похожи на оживших балерин из музыкальных шкатулок. В длинных темных платьях они плавно обходили мужчин-пингвинов и занимали свои места. Особенно Кате нравились скрипачки. Они взмахивали смычками, и черная, переливающаяся смолой ткань приоткрывала такие же, как лицо, бледные руки. Катя пробежалась глазами по инструментам.

– Ирочка, а это что? – еле слышно спросила она у бабушки.

Ирина Рудольфовна слегка наклонилась к оркестровой яме.

– Виолончель.

– Похоже на большую скрипку. А что за закорючки на ней? Напоминают интегралы, – еще тише сказала Катя.

– Тсс. Всё, увертюра начинается. – Ирочка перевела взгляд на сцену, хотя занавес все еще оставался на месте.

Виолончелистка сидела, обняв ногами свой инструмент и как будто закрепив его сверху тяжелым подбородком. Она была похожа на большого жука с блестящим коричневым брюшком. Катя не знала названия, но помнила, что в поселке таких было полно. У Аманбеке во дворе или на территории церквушки-вагончика. Свет в зале начал гаснуть. Перед оркестром возник щуплый угловатый человечек с громадной седой шевелюрой. Он поднял руки, и все вокруг застыло. По мановению его палочки, будто она волшебная, в воздухе возникли звуки.