Отец Симон - [8]

– Не знаю, можно ли так сказать… Но заразиться… оскверниться… Наверное, не очень уместные слова… Мы же всё-таки монахи…

Отец Симон громко засмеялся, прослезился от смеха и даже как будто схватился за живот. (Он говорил, что много лет страдает грыжами.)

– Чем же от них заразишься? – сказал он сквозь слёзы. – Скорее они от нас с тобой заразятся! Честолюбием и самомнением! Мы же с тобой – избранные, мы же на всех смотрим свысока! Мы же законники, фарисеи! Ребята-то гораздо чище нас! Видел бы ты их в натуральной среде – смиреннейшие существа! Мне одна девица рассказывала, с которой наш гитарист раньше встречался, что бедняга не знал куда от стыда глаза девать, когда она его раздевала!

Тут у отца Симона начался новый приступ смеха, сильнее прежнего, и он сделал что-то совсем для старца не подобающее – завалился в пыль и задрыгал ногами, корчась от боли в животе. Эконом поспешил оставить несчастного подвижника, чтобы не подумал кто чего.

*  *  *

Выступление уже подходило к концу, когда в середине зала, как по волшебству, появился Симон Петрович в своём неизменном элегантном костюме. Володька его углядел и заорал в микрофон перед очередной песней:

– Следующую композицию мы посвящаем нашему любимому продюсеру, благодаря которому я вернулся с того света!

Сгрудившиеся у сцены фанаты возликовали.

Автором песни был сам Володька, а слова – следующего содержания:

Обкурившись и обпившись как-то раз,

В монастырь панк постучал.

На башке пригладил ирокез

И игумену сказал:

Припев.

«Постриги меня в монахи,

Мы с тобою будем панковать.

Этот мир пошлём мы на фиг,

Чтобы Богу пару слов сказать!»

«Постриги меня в монахи! –

Третий час безумный панк кричал. –

Этот мир пошлём мы на фиг!»

Но его никто не постригал.

Оглядел его игумен с ног до головы

И сказал: «Ну что тут стричь?

Поживи у нас послушником пока,

Чтобы зрелости достичь!»

Припев.

«Постриги меня в монахи,

Мы с тобою будем воевать –

Надерём мы ж…у бесам,

Чтобы Богу пару слов сказать!»

«Постриги меня в монахи! –

Пятый год безумный панк кричал. –

Этот мир пошлём мы на фиг!»

Но его никто не постригал.

Наконец он был пострижен после стольких лет,

Ирокез закрыл клобук.

За весь мир молиться начал панк:

«Избави нас от вечных мук!»

Но многолетнему обычью своему

Наш монах не изменял

И, запершись в келье у себя,

Диким голосом кричал:

Припев.

«Постригите меня в схиму[3],

И мы с вами будем воевать.

Быть хочу, как серафим, я,

Чтобы Богу пару слов сказать!»

«Постригите меня в схиму! –

Тридцать лет монах кричал. –

Быть хочу я серафимом!»

Но его никто не постригал.

После концерта вместе с отцом Симоном поехали на дачу к Серёге.

*  *  *

– Что же вы скрывали от нас, что живёте в монастыре? – ласково укорял старца правдолюбивый Вадик.

– А я разве скрывал? – удивился отец Симон. – А если и скрывал, какая разница, где человек живёт?

– Но ведь вы же этот… подвижник, что ли?

– Намекаешь, что я подвинутый слегка? Ну и что? Кто сейчас не подвижник? Вот и Володя тоже подвижник.

Володя как раз входил в каминный зал, пряча в карман молитвослов.

– Ты иди, погуляй лучше! – сказал ему старец. – Мне с ребятами кое о чём поговорить надо. А ты и так уже это знаешь. Андрюху гони сюда! Возьми пакетик и фонарик, на входе в лес большая берёза растёт, под ней десяток белых. Сам видел.

Когда Володя вышел на улицу, а остальные четверо собрались за столом, на продюсера посыпались вопросы.

– Зачем же вы сказали, что он умер? – возмущался Андрюха.

– Это не я, а ты сказал! Я сказал, что он скоро вернётся! – отбрёхивался старец.

– Ну да, не говорили! Даже заплакали!

– Так я от радости плакал, что он наконец дозрел!

– Вы же его обратно дёрнули! – изумился Сергей.

– Да я не про монастырь! У него начался покаянный кризис. Надоело купаться в самодовольстве, устал от себя самого. Вы уж мне поверьте, он каждое утро просыпается с мыслью: «Я – дерьмо собачье, и больше ничего!» Когда человека так колбасит, он может что угодно выкинуть. Хорошо, что в мой монастырь прибежал, а то ищи его потом по всей Сибири! Теперь он станет настоящим лидером группы, то есть вашим. И вы никуда не денетесь, голубчики! Будете слушать его почти во всём!

– Он курит, пьёт, матерится! – подал голос ударник Валера.

– А некоторые и в известное заведение заходят. – Старец пристально посмотрел ударнику в глаза. – Ударяют, так сказать, на производстве. Я и сам туда недавно заходил, видел Свету, Аню…

Валерка не выдержал и убежал на второй этаж.

– Побеседовал с ними, – как ни в чём не бывало продолжил отец Симон. – Хорошие девушки. Тяжело им будет из замкнутого круга вырваться, но думаю, Бог поможет… А курение – это разве грех? Дурацкая привычка, и всё. Святитель Николай Японский почти всю жизнь курил… Пить – я и сам пью. Иногда голова раскалывается, проклинаю всё на свете, а кагорчика стакан тяпну, сразу о Боге вспомню. Злоупотреблять не надо, дураку понятно, но со временем наýчитесь себя контролировать. Главное, чтоб у человека в жизни стержень был, на который всё нанизывается. Вот Володя такой стержень обрёл, и вы найдёте.

– Вы ещё про матерщину не сказали, Симон Петрович, – заметил Сергей, который слушал очень внимательно.

– Да сто раз говорил!