Отец Кристины-Альберты - [20]

Но он не был душевно смущен, как мог бы в молодости. Он обладал savoir faire[3] зрелого возраста. В целом, обед в ресторане оказался ярким и приятным переживанием. Ему понравился даже едкий вкус этого кьянти. Это кьянти пили из очень больших рюмок, потому что оно было легким и дешевым, почти как пиво. Оно не пьянило, а только согревало рассудок и набрасывало приятную и убедительную нечеткость на вселенную, так что все Танбриджи бесповоротно становились Танбриджами, а тайные мечты и убеждения превращались в бесповоротную убежденность. Вскоре мистер Примби обнаружил, что может и хочет рассказывать о том о сем и намекать на еще более важные тайны, связанные с его коллекцией, — сначала седовласому мужчине, а также смуглой неряшливой девушке, которая сидела по другую его руку, которая пришла из соседней студии и чье имя было ему неизвестно; а затем и всем остальным, и когда подали птицу (птицу, которую мистер Примби видел впервые, а называлась она не то кролька, не то дейка), уже почти вся компания громко, бессвязно, воинственно — в обычной манере этой молодежи — обсуждала погибшую Атлантиду.

Никогда прежде он не рассуждал так свободно на эту тему. Прежде дома его удерживало полное и искреннее отсутствие интереса у покойной миссис Примби. И даже теперь он еще не был готов к категоричным утверждениям или парировать скептические доводы против в том, что касалось великого погибшего континента Золотого Века. Атлантида была местом и сутью его тайных грез в течение многих лет; он знал, что его сведения о ней были иного порядка, чем общеизвестные, — более интуитивными, мистическими, глубокими. С самого начала он держался оборонительно, не договаривал и темнил, как человек, который и хотел бы рассказать, но не имеет на то права.

Откуда он знает, что этот погибший континент действительно существовал?

— Кха-кха, — сказал он с легкой улыбкой причастного тайнам, — изучал его много лет.

— Но где доказательства? — спросила неряшливая девица.

— Их немыслимое изобилие, они не поддаются пересказу. Убедительнейшие. Самые разные. У Платона очень много. Незавершенный фрагмент. Множество книг написано. Много надписей в Египте.

— А какими они были? — спросила неряшливая девушка.

— Совершенно удивительными, барышня, — сказал мистер Примби. — Кха-кха. Совершенно удивительными.

— Философии, полагаю, пруд пруди? — спросил с набитым ртом молодой человек из соседней студии.

— То, что нам известно, лишь отрывки, — сказал мистер Примби. — Лишь отрывки.

— А как они одевались?

— Кха-кха. В одеяния. Белые одеяния. Очень величавые. Голубые… лазурные, когда творили правосудие. Это нам сообщает Платон.

— Летать они умели?

— В принципе. Но не практиковали.

— Автомобили? И все такое прочее?

— Если хотели. Но катаниям предпочитались медитации. Мы живем… в веке перехода, кха-кха.

— И затем все пшикнуло? — сказал молодой человек из соседней студии. — Ушло под воду и все такое прочее. Какое назидание!

— Это не должно было произойти обязательно, — загадочно сказал мистер Примби. И смутно уловил скептицизм.

— Нет ни единого доказательства, что в Атлантическом океане существовал материк, — говорил мистер Тедди Уинтертон Кристине-Альберте, — по крайней мере за тридцать миллионов лет до возникновения человечества. Океанские впадины восходят к мезозойской эре.

Мистер Примби уловил бы эти слова, но тут неряшливая девушка внезапно спросила, не думает ли он, что свастика — это символ, заимствованный с Атлантиды. Она спросила, а что, собственно, означает свастика — ей всегда хотелось это узнать, и он стал сдержанным и таинственным. Ей хотелось услышать побольше об одежде этого исчезнувшего мира, его общественном устройстве и обычаях, о его религии. Были ли женщины равноправными гражданками. Бесспорно, в этой компании она проявляла наибольшую и живейшую любознательность. Сребровласый человек словно бы посмеивался про себя.

Остальная компания уклонилась от темы, занявшись обсуждением вопроса, не отправиться ли на Бал Искусств в Челси под видом визитеров из погибшей Атлантиды. Многие их идеи мистер Примби находил банальными и пошлыми.

— Предоставьте нам неограниченную свободу, — сказал Гарольд Крам. — Мы могли бы изобрести оружие… обзавестись крыльями, если захотим. Магические карбункулы на наших щитах… расписанных золотом. Загадочные книги и таблицы. И особая завывающая барабанящая музыка — мья, мья, мья.

Он сморщил лицо и испустил нелепое мычание, иллюстрируя свое намерение, и покрутил пальцами в дополнение эффекта.

Бессмысленно спорить с таким фантастическим невежеством. Однако смуглую неряшливую девушку и кроткого мужчину с серебряными волосами мистер Примби продолжал негромко просвещать из-под завесы своих усов.

— Но откуда все это известно? — не отступала смуглая девица. — В Британском музее нет ничего.

— Вы забываете, — сказал мистер Примби. — Кха-кха, вольных каменщиков. Внутренние группы… традиции. Благодарю вас. Еще полрюмочки. А! Вы налили до краев. Благодарю вас.

Он говорил, но и осознавал, что между Кристиной-Альбертой и Уинтертоном что-то происходит. Вначале казалось, что это не имеет ни малейшего значения и является просто частью общей необычности этого обеда, но затем обрело огромное значение. Он увидел, что кулачок Кристины-Альберты лежит на столе, и внезапно рука Уинтертона накрыла его. Она отдернула руку. Что-то шепотом, и ее рука возвратилась. Еще миг — и руки оказались на расстоянии в пять дюймов, будто ничего и не было.