Отец и сын, или Мир без границ - [43]
Зато от вымысла он всегда был готов облиться слезами. Ника читала ему «Серую шейку» Мамина-Сибиряка. Эта сказка о том, что у одного из утят переломано крыло, а наступает зима; пора улетать. Перед мамой-уткой страшный выбор (хорошо известный тем, кто пережил войны нашего времени): либо всем остаться на озере и погибнуть, либо улететь, бросив Серую шейку. Мать решает улететь. Этот поворот сюжета был выше Жениного понимания: как может мать оставить ребенка на верную гибель, на съедение лисе? Значит, лучше всем погибнуть? Женя отказался сделать выбор и не пожелал слушать дальше, пока Ника не пообещала ему, что конец будет счастливым. (Озеро замерзало все больше, и все ближе подползала к полынье лиса, та самая, в зубах у которой побывала Серая шейка – оттого и крыло сломано. Но в последний момент появляется крестьянин и забирает полумертвую птицу к себе в избу.) Литературную уточку пожалел, а о живых птенцах осведомлялся с интересом чуть ли не в надежде, что кошка до них уже добралась.
Я уже и раньше заметил и написал об этом, что маленькие дети с трудом разграничивают реальность и вымысел. К июню детский сад кончился (не до будущего года, а навсегда), и мы ненадолго пристроили Женю в летний лагерь. Однажды детей повезли в театр. Добиться, что там происходило, не удалось. Но был великан, которого кормили сосисками (?), и Женя его боялся. (Кроме того, были король, королева, принц, принцесса и почему-то Золушка, но их вроде бы сосисками не кормили.) Мы читали «Зашумело в лесу». Я зашипел, изображая ветер. Слезы: «Не надо!» Если я играл с ним и говорил, что я лев, он несколько раз переспрашивал: «Но на самом деле ты не лев?» – потому что кто его знает… Когда кончилась сессия в лагере, на прощальном спектакле воспитательница, к которой он очень привязался, упала и лежала без движения: ей по роли полагалось быть мертвым петушком. Женя разрыдался.
Время уже не представлялось ему непрерывным потоком. Он знал, что когда-то он был маленьким, что он приехал из другой страны, что в той стране была дача и бегал щенок Кузя, не говоря уже о бабушках и особенно дедушке. Мы подогревали воспоминания, дедушкину кашу он запомнил и сам, и мы надеялись на скорое продолжение идиллии. Еще до отъезда Женя заметил некую асимметрию в родственных отношениях: бабушек две, а дедушка один. В Америке у нас состоялся разговор (Жене к тому времени исполнилось четыре года), чья бабушка которая. «А как зовут твоего папу?» Я ответил, что его никак не зовут, потому что его давно убили на войне. «А как его звали, когда он был жив?»
Плохо ребенку без отца. Я-то это точно знаю, сколько бы газеты и телевизор ни восхищались институтом матери-одиночки. В восьмидесятые годы культ безотцовщины принял поистине карикатурные размеры, но потом прогрессивная общественность хмуро признала, что дети, брошенные на работающую мать, попадают на улицу, а оттуда в тюрьму. Неохотно согласились, что мужчины, хотя и зло, но пока неизбежное. К нам в гости приехала четырехлетняя девочка с матерью и почти с порога ни к селу ни к городу сообщила:
– У меня есть папа!
– Во Флориде?
– Да, я там живу.
Вероятно, ее папой можно было гордиться.
В Ленинграде мы доменялись до однокомнатной кооперативной квартиры, а в Америке в нашем распоряжении сразу оказался целый дом, и все знакомые, которые приглашали нас в гости, тоже имели дома. Читали мы как-то «Три медведя» Толстого. Там сказано, что у мишек две комнаты и спальня. В своем советском прошлом мы бы грустно вздохнули: «Жили же люди!» А тут Женя удивился: «Почему одна спальня? Ведь их же трое!» (И в самом деле, где это видано, чтобы дети спали рядом с родителями! А еще можно разделить небольшую комнату занавеской и частично перегородить шкафом: с той стороны родители с подростком-сыном, а с этой – дочь с молодым мужем и грудным ребенком; кухня и уборная, ныне переименованная в туалет, коммунальные; комнат таких в квартире от четырех до двадцати; по коридору ездят на велосипеде, на входной двери по звонку на каждую семью.) Несколько позже попался нам сусальный рассказик о заболевшем мальчике. Под окном его дома собрались друзья-одноклассники; он опустил в форточку веревку, снизу к ней прицепили записки с домашними заданиями, так что и друзья не заразились, и мальчик не отстал. По Жениному мнению, проще было зайти в гостиную и передать все хозяйство родителям, чем маяться под окном.
Читали мы много. Одолели букварь (по складам) и перешли к «Родной речи», в которой Женя иногда ухватывал слова целиком. Его по-прежнему долго тревожило отсутствие мягкого знака в словах типа не (н-то в нем мягкое!), отсутствие мягкости в шёл и желтый и бессмысленный мягкий знак в говоришь и тому подобных формах второго лица. До обычных детских книг он тогда еще не дорос (мелкий шрифт, длинные предложения), а от «Родной речи» волосы становились дыбом: партия, Ильич с прищуром, тошнотворно-назидательные рассказики Пермяка и Осеевой, мутное природоведение Скребицкого. Я рано догадался, почему эмигрантские дети забывают русский. Они не читают, а из повседневного общения много не выудишь. Естественно, что, читая сказки, мне приходилось объяснять Жене, что такое кувшин, колобок, окрошка, куманёк, тренькать на гусельках, арык и глагол
Филипп Филиппович Вигель (1786–1856) — происходил из обрусевших шведов и родился в семье генерала. Учился во французском пансионе в Москве. С 1800 года служил в разных ведомствах министерств иностранных дел, внутренних дел, финансов. Вице-губернатор Бессарабии (1824–26), градоначальник Керчи (1826–28), с 1829 года — директор Департамента духовных дел иностранных вероисповеданий. В 1840 году вышел в отставку в чине тайного советника и жил попеременно в Москве и Петербурге. Множество исторических лиц прошло перед Вигелем.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Анна Евдокимовна Лабзина - дочь надворного советника Евдокима Яковлевича Яковлева, во втором браке замужем за А.Ф.Лабзиным. основателем масонской ложи и вице-президентом Академии художеств. В своих воспоминаниях она откровенно и бесхитростно описывает картину деревенского быта небогатой средней дворянской семьи, обрисовывает свою внутреннюю жизнь, останавливаясь преимущественно на изложении своих и чужих рассуждений. В книге приведены также выдержки из дневника А.Е.Лабзиной 1818 года. С бытовой точки зрения ее воспоминания ценны как памятник давно минувшей эпохи, как материал для истории русской культуры середины XVIII века.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)