Отец Джо - [98]
Дом Элред умер от рака в 1992-м, его сменил большой и сердечный Лео, который несколько лет спустя также стал жертвой рака. Они не были единственными; похоже, рак становился своего рода профессиональным заболеванием, подстерегавшим монастырских затворников.
И отец Джо не избежал очередного приступа, случившегося в начале девяностых, который на этот раз принял довольно необычную форму, форму свища в глазу, что было особенно опасно, поскольку свищ давил на глазное яблоко, ухудшая зрение.
Но если болезнь своим ударом в таком неожиданном месте думала одержать над отцом Джо верх, то она заблуждалась. Отец Джо и во второй раз одолел недуг — шесть лет рак не давал о себе знать. Если не считать астмы, которую отец Джо якобы не замечал, потому что она давала ему возможность совершать поездки в Италию, он был бодр и крепок. И больше не напирал на то, что «не доживет до глубокой старости» — теперь его заявления были бы бессмысленны, поскольку в будущем году ему исполнялось девяносто, а судя по виду, у него были все шансы дожить до ста лет.
Так что я поднимался по подъездной аллее с волнением. Я знал, как обожает отец Джо детей, так что был уверен — Бэш доставит ему немало радостных минут. За более чем сорок лет я усвоил уже, что, каждый раз покидая Квэр, уезжаю другим, и потому смотрел на свою затею с книгой не без надежды. Возможно, книга примет такой вид, о каком я даже не догадываюсь, возможно, она обретет собственную форму под воздействием великой души отца Джо. Однако так или иначе, но задуманное удастся.
В письме, пришедшем пару недель назад, я узнал все того же отца Джо с его говорливостью и восторженностью; правда, почерк немного неровный, но все равно четкий и разборчивый. За день до приезда я звонил ему из Лондона: мы теперь общались в основном по телефону — отец Джо перестал относиться с недоверием к новомодным техническим штучкам. Мы договорились встретиться перед обедом в его комнате рядом с лазаретом, окна которого выходили на сад и море — в холодную погоду отец Джо предпочитал оставаться по утрам у себя.
Огромными глазами Бэш впитывал все, что видел по дороге из Лондона: суссекские холмы, размытые и голые под холодным дождем; качающийся в неспокойных водах Солента паром, такой уютный внутри, в то время как порывы ветра швыряют брызги об стекла; яблочно-зеленые двухэтажные автобусы, разъезжающие по острову; удивительные церковь и гостевой дом — массивные, в неомавританском стиле; располагающий к размышлениям покой, которым проникнуто все место; ощущение дома…
— Аббатство Квэр, — произнес Бэш, желая прочувствовать, как звучат слова.
Мы ненадолго зашли в церковь преклонить колена. Она была без украшений, в ней было тихо и никакой пестроты, привычной для нью-йоркских церквей, в которых бывал Бэш: никаких мелодраматичных статуй и вычурных украшений, никаких витражей, мельтешащих от обилия фигур, ни единого сталактита из разноцветного воска Бэш молча вглядывался в дышащий спокойствием полумрак, но потом посмотрел на меня и улыбнулся — как будто понял, уловил его очарование.
Утро было в самом разгаре, и монастырь стоял тихий и пустынный — монахи разошлись по делам. Старик привратник поприветствовал нас и, зная, что мы пришли навестить отца Джозефа, впустил без вопросов и повел вдоль стены. В широко распахнутых глазах Бэша теперь светилось любопытство, его губы раскрылись — он вбирал в себя это очень-очень интересное место. Я подумал — уж не зарождается ли в его пытливом молодом уме новая страсть; если так, то в кои-то веки я мог бы составить ему компанию на равных.
Мы поднялись по лестнице в лазарет, где с нами поздоровался брат — один из немногих оставшихся — по имени Джон Беннетт. Брат Джон был немногословным, кроткого нрава трудягой из Манчестера; он находился в Квэре уже пятнадцать лет, а то и больше, и осел в лазарете, где сейчас занимал пост врачевателя, главного врача монастыря, а еще — поскольку община становилась все малочисленнее и людей не хватало — его единственного медбрата.
Брат Джон совсем не походил на медбрата — внушительных размеров, мускулистый, с широкими плечами и крупными чертами лица. Он был не по годам безмятежен, даже меланхоличен. Община в Квэре старела, так что он повидал немало болезней, страданий, смертей. Он ухаживал за отцом Джо во время обоих его приступов рака, а также других хворей, и отец Джо искренне любил его.
Брат Джон отличался исключительной немногословностью; очень может быть, что за все пребывание в Квэре мы с ним едва ли обменялись дюжиной слов. Он молча кивнул нам, чуть заметно улыбнулся Бэшу и отвел к комнате отца Джо. После чего покинул нас; мы вошли и остановились.
Давным-давно я как-то уже заходил в эту комнату. Ее можно было назвать красивой, она находилась на втором этаже старого сельского дома, который построили еще до возведения монастыря. Через большое, отделанное камнем окно виднелся сад; в разгар зимы там преобладали коричневые и темно-серые тона. Дождь перестал, но все было окутано дымкой, погружено в полумрак. Как и обычно, вдали вздымались и опадали воды широкого и неспокойного Солента.
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
Сборник словацкого писателя-реалиста Петера Илемницкого (1901—1949) составили произведения, посвященные рабочему классу и крестьянству Чехословакии («Поле невспаханное» и «Кусок сахару») и Словацкому Национальному восстанию («Хроника»).
Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».