Отец Александр Мень: «Люди ждут Слова...» - [20]

.

Глава 6 Брежневские годы

Хрущев был свергнут в результате «дворцового» переворота. Разумеется, партаппаратчики были ему обязаны: теперь они не боялись, как во времена Сталина, что их разбудят ночным звонком, чтобы, дав несколько минут на сборы, отправить в тюрьму, но чувствовали, что могут лишиться своих мест в результате новых непредсказуемых реформ, которые готовил их кипучий патрон. К тому же они опасались, как бы в итоге намеченных генсеком преобразований, и прежде всего в результате десталинизации, которую Хрущев затеял (хотя накануне своего падения он уже начал давать задний ход), дело не кончилось бы гибелью всей системы. Выразителем стремлений этой касты, имя которой номенклатура, стал Брежнев. Чтобы спокойно пользоваться своими привилегиями, номенклатуре нужна была стабильность. Некоторые из «заговорщиков» хотели, по всей видимости, вернуться к модели «чистого и сурового» коммунизма, но возврат к сталинским методам с их обязательными поисками врагов и чистками таил опасность для самой номенклатуры. Вот почему в те годы перестали обличать преступления Сталина, но реабилитировали его лишь отчасти.

Наиболее ярким знаком, возвещавшим конец оттепели, был суд в феврале 1966 года, приговоривший к суровому наказанию писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Их обвиняли в том, что они публиковали свои сочинения за границей под псевдонимами. Парадоксально, но этот первый после смерти Сталина большой политический процесс отмечен явным и открытым проявлением общественного мнения, чего прежде не бывало. Мало того что обвиняемые отказались признать себя виновными, они получили поддержку внутри страны. Была организована кампания по сбору подписей под петициями, причем подписались сотни людей. Новое руководство решило навести порядок не только у себя в стране, но и в социалистическом лагере, подавив Пражскую весну 1968 года грубым военным вмешательством. На этом «коммунизм с человеческим лицом» благополучно закончился.

Отказ от политики десталинизации и оккупация Чехословакии положили конец надеждам на перемены, которые десятилетие назад породил XX съезд. Однако в стране нарастало смутное недовольство. Еще пассивное, оно было направлено не столько на режим, сколько на повседневные жизненные трудности.

Пусть и в неявной, скрытой форме, но жители страны стали отказываться от официальных идеологических моделей. Годами их кормили обещанием рая на земле, призывали бросить все силы на коллективное строительство будущего коммунистического общества и т. п., но настало время, когда люди перестали вглядываться в это светлое будущее, поскольку оно отдалялось все более по мере того, как предполагалось его приближение. Личность стала цениться больше коллектива.

С момента прихода к власти нового брежневского руководства лица, ответственные за идеологию, не переставали говорить о своей обеспокоенности скептицизмом и «нигилизмом» молодого поколения, которое, как утверждал Брежнев, знало о великих подвигах советского народа только но кино. Пропаганда то и дело обличала пристрастие молодежи к джинсам и западной музыке. Партия восставала против несознательности, эгоизма, против стремления к приобретательству и накоплению.

В обществе все отчетливее проявлялось желание обратиться к своему прошлому, отыскать корни, восстановить традиции и историческую преемственность в культуре, разорванную большевистской революцией.

Внезапно родился интерес к древнерусскому искусству, к иконам и церковной архитектуре. Впрочем, власть пыталась направить этот интерес в безопасное русло, а то и просто подчинить себе. Так было создано Общество по охране исторических памятников, которое в скором времени стало насчитывать миллионы членов. Литература выдвинула новый тип героя. Прежних строителей будущего, статуи которых стояли на площадях — напряженные мускулы и устремленные вперед тела, — заменили тихие крестьяне и крестьянки. А ведь совсем недавно к ним относились с презрением, видя в них последних свидетелей нищей жизни, своего рода реликты прошлого, той цивилизации, которая исчезла, растворилась в коллективных хозяйствах. Этот литературный тип был введен, в частности, Солженицыным, в ту пору, когда его еще публиковали на родине, до падения Хрущева; он весьма часто встречался в литературе на протяжении всего брежневского периода. Героиня «Матрениного двора» — это образец смирения, самоотречения и милосердия. Бедная женщина, которую никто не замечал, была в действительности, как пишет автор в конце рассказа, «праведницей, без которой, как говорит пословица, не стоит ни одно село, ни город, ни вся наша земля».

Писатели, разрабатывавшие в своих сочинениях эту тему, могли издаваться в СССР. И в то же время за рамками официальной культуры развивалась, хотя, разумеется, в узких кругах, целая параллельная культура — со своими собственными «средствами массовой информации». Самиздат, затем тамиздат (так называли книги на русском языке, изданные за границей и тайно ввезенные в Россию), магнитиздат — песни, записанные на магнитофонные ленты, а потом на кассеты и циркулировавшие нелегально, как и книги самиздата. Сюда же нужно отнести выставки художников, устраивавшиеся на частных квартирах, концерты и показы фильмов в институтских клубах «для своих».