Отец Александр Мень: «Люди ждут Слова...» - [18]
Но и на сей раз все кончилось благополучно. Антирелигиозное наступление в том виде, в котором оно было задумано Хрущевым и его окружением, близилось к концу. Последней акцией стало, кажется, разрушение именно в то лето церкви Преображения Господня в Москве под предлогом прокладки линии метро, невзирая на протесты верующих, во множестве собравшихся вокруг храма. Но ветер уже дул в другую сторону. Авторитет Хрущева в рядах партии становился все более и более сомнительным. Его противники втайне готовили ему замену. В это же время в Совете проводилось какое‑то совещание. Была ли там выработана и принята новая тактика? Получили ли они новые инструкции сверху? Как бы то ни было, но после этого совещания уполномоченный почему‑то потерял интерес к «виновному» и потребовал только, чтобы отец Александр покинул Алабино. Отцу Александру удалось послужить на Успение Богородицы 28 августа, а затем с помощью секретаря епархиального совета он нашел вакантное место второго священника в Тарасовке[94], к северу от Москвы, по дороге на Загорск. Эта церковь, как и предыдущие, где служил отец Александр, была под защитой Божьей Матери. Он избежал неприятностей, но «аббатство» перестало существовать. Никогда больше у него не было таких благоприятных условий, как в Алабине. В Тарасовке не было даже места, где он мог бы принимать прихожан; приходилось разговаривать с ними либо в церкви, либо в поезде.
В то же самое время, когда отец Александр создавал «аббатство», возник кружок молодых священников Москвы и Подмосковья, которые столь же пылко желали трудиться над обновлением Церкви. Собралось человек десять, из которых, помимо отца Александра, широкую известность получили отцы Г. Якунин, Д. Дудко и Н. Эшлиман.
Глеб Якунин, окончив учебу в Иркутске, продолжал поиски своего пути. Он стал чтецом в одной из московских церквей, а затем был рукоположен. Якунина отличало острое чувство справедливости и темперамент борца.
Дмитрий Дудко был старше других, он уже прошел лагеря. Крестьянский сын, он на собственном опыте узнал, что такое коллективизация. Когда люди с оружием вломились в избу, где жила его семья, отец лег на единственный мешок муки и закричал: «Нет, нет! Иначе дети мои умрут от голода!» Мужчины оттолкнули старика и унесли мешок. После войны Дмитрий поступил в семинарию, в 1948 году был арестован за то, что написал стихи, которые сочли «антисоветскими», и отправлен в ГУЛАГ. Освобожденный в 1956 году, возвратился в Москву, где закончил семинарию. Затем, после длительного ожидания, был, наконец, рукоположен в священники и назначен в один из московских приходов. Отец Дмитрий — человек простой, умеющий трогать сердца своих прихожан.
Николай Эшлимаи, напротив, принадлежал к аристократическому роду и был женат на внучке царского министра. Человек яркий и талантливый, он учился в школе живописи. К вере пришел поздно, но сразу познакомился с владыкой Пименом, который впоследствии станет Патриархом после Алексия I, но в ту пору только начинал служение как епископ. Владыка взял Николая под свое покровительство, советовал ему стать священником, а затем и рукоположил[95].
Отец Александр предложил им регулярно встречаться, вместе совершенствовать свое богословское образование, обмениваться друг с другом священническим опытом и пытаться решать проблемы, которые вставали перед ними в пастырской деятельности. В среде духовенства ситуация в Церкви вызывала тревогу. Реформа 1961 года начала претворяться в жизнь, и у многих священников появилось чувство, будто епископы о них забыли. Эта изолированность, в частности, удручала отца Александра: «Епископы — это преемники апостолов, а мы, священники, всего лишь их помощники», — напоминал он. От себя и от имени своих друзей он решил обратиться с письмом к владыке Гермогену[96] и написал ему примерно следующее: «…нам известна Ваша отважная позиция, мы знаем, что Вы противились закрытию церквей и не приняли реформу 1961 года. И хотя мы не принадлежим к Вашей епархии и поэтому не подчиняемся Вам, однако мы просим Вас стать нашим духовным отцом и разрешить обращаться к Вам с возникающими у нас проблемами». Владыка Гермоген согласился и приехал в Алабино.
Тем временем до Москвы дошли слухи о Почаевской лавре на Украине, где власти, намереваясь закрыть монастырь, всячески преследовали монахов.
Им перекрывали воду, отопление, электричество, изымали монастырские бумаги, монахов оскорбляли, помещали в психиатрические больницы, избивали. Одного монаха замучили до смерти, другого избили и, заткнув рот кляпом, увели силой; затем он вообще исчез[97]. Об этом почаевские монахи написали за границу. Тогда это было внове, но позже такой ход начали использовать все чаще: стало принято взывать к международному общественному мнению. Копия письма из Почаевской лавры случайно попала в руки наших молодых священников. Обращение глубоко их тронуло, хотя написано оно было неумело, людьми, которым прежде ничего подобного делать не приходилось.
