Отдельное требование - [3]

— Можно новые купить!

«Ну, не признаешь — не надо. Доказательств и так достаточно».

Стрепетов проглядывает напоследок протокол, натыкается на недописанную фразу в анкетной части. Нет, так дело не пойдет. Ведь суд должен будет, вынося приговор, определить и судьбу ребенка — Антипина-то живет одна, а то, что сейчас не меньше года, а то и полтора схлопочет — ясно как день.

— И все-таки, скажите, где ребенок?

— А пошел ты!.. — взрывается Антипина.

Стрепетов молча протягивает ей протокол, Антипина его подписывает, и Стрепетов нажимает кнопку звонка, вызывая разводящего.

— Проводите даму обратно.

И вот он уже идет по двору, предчувствуя радость освобождения. Что ни говори — тюрьма. Старшина в конце коридора снова впивается глазами в его удостоверение, второй старшина возвращает ему пистолет, и, ощущая в кармане холодную тяжесть, Стрепетов шагает наружу. «Эх, скучно тебе, наверно, сидеть в своей мышеловке меж двух гладких железных дверей!» — думает он о старшине, сливаясь с потоком прохожих и с удовольствием слушая шелест и погромыхивание машин, спускающихся к набережной.

Нет, не сумел он пока ощутить себя там, в тюрьме, профессионально. Есть, видно, что-то особенное в ее атмосфере, в этой отрешенности от мира за холодными, непроглядными стенами, и оно гнетет даже свободного человека, знающего, что он беспрепятственно выйдет отсюда через час-другой.

А как же Вознесенский? Он вот умеет отвлечься от прочего и взять у тюрьмы то, что она действительно может дать, — тишину и сосредоточенность, которых и в помине нет в сутолоке райотдела. Ну да что Вознесенский — на то он и ас. Вознесенский вообще, как говорится, вне конкуренции.

* * *

На дверях комнаты чернели две таблички, и на второй значилось: «Ст. следователь Чугунов», но Чугунов был, с точки зрения Стрепетова, не в счет, а на самом деле в кабинете безраздельно царил блестящий человек и несравненный следователь Олег Константинович Вознесенский. Стрепетов толкнул дверь.

— Входи, Алексей, входи, — рассеянно сказал Вознесенский. — Я скоро освобожусь.

Перед ним по другую сторону чистого, прибранного, как всегда, стола сидел невысокий человек в жеваном костюме.

— Так как же, Степан Петрович? — протяжно спрашивал Вознесенский, с грустной укоризной разглядывая мясистый нос Степана Петровича, отчетливо розовеющий меж бледных щек. — Может быть, припомните все-таки... А?

— То есть никакого понятия даже не имею, о чем вы спрашиваете, — скороговорочкой отвечал тот, уводя глаза.

«Мелкая сошка», — определил Стрепетов и от нечего делать обернулся к Чугунову. Чугунов предавался любимейшему своему занятию — подшивал дела. Толстые пальцы его с непринужденной легкостью подбирали один к другому листки разной формы и размера: справки, коряво заполненные стопки бланков, машинописные копии каких-то документов на тонко шелестевшей папиросной бумаге, письма, заявления... Когда все оказывалось сложенным точно уголок в уголок, Чугунов вооружался сапожным шилом и с алчным покряхтыванием несколько раз протыкал всю пачку насквозь. Теперь можно было шить: на сцену являлась здоровенная игла с вощеной суровой ниткой. И глядя, как сосредоточенно и сноровисто орудует он неповоротливыми с виду руками, превращая пухлую кипу листов в новенькое «Дело №...», Стрепетов неожиданно для себя подумал, что ему не так-то легко будет научиться превращать протоколы допросов, очных ставок — словом, все муки и достижения своего следственного мастерства — вот в такие крепкие, тугие, увесистые тома.

— Алексей!

— Да, Олег Константинович?

— Иди сюда. Спички есть?

Протягивая коробок, Стрепетов встретил требовательный взгляд Вознесенского и, подчиняясь ему, сел.

— Правильно, подвигайся поближе. Мы со Степаном Петровичем только запишем ответ на последний вопрос, и все, и расстанемся. Согласны, Степан Петрович?

Тот не ответил и только сглотнул слюну, двинув кадыком. Он, разумеется, был согласен.

— А вопрос будет вот какой... — веско начал Вознесенский. — Хотя нет, сначала распишитесь за прежние показания.

— Да ведь я ничего и не показывал.

— Как же не показывали? Вы, Степан Петрович, только что говорили мне, что никого и ничего не знаете, что никто к вам не приходил, что о краже товаров со склада вы слышите в первый раз и так далее, и тому подобное. Вот за все это и распишитесь. — Вознесенский энергично подвинул к краю стола протокол допроса.

Степан Петрович подался немного назад и снова дернул кадыком. Его грызли сомнения.

— А... вопрос-то какой?

— Нет уж, сначала распишитесь.

Вознесенский говорил с особой, значительной интонацией, не сулившей упрямому мужичонке ничего утешительного. «Сейчас он его одним хлопком, — с презрительным сожалением думал Стрепетов. — Нашел тоже, голубчик,с кем хитрить!»

— Вы спрашивайте все, чего надо, а тогда сразу... — маялся мужичонка. — Зачем отдельно-то?

— А затем, дорогой мой Степан Петрович, чтобы суд видел, как вы лгали и крутились на следствии! — В голосе Вознесенского наконец прорвался сдерживаемый гнев. — Чтобы, определяя вам меру наказания, он это непременно учел. Чтобы он не поверил, если вы станете притворяться, будто раскаялись и все рассказали сами. Подписывайте свое вранье! А потом я предъявлю вам показания других, кое-какие документы и спрошу: «Ну, уважаемый Степан Петрович, что скажете теперь?» И запишу новые ответы сюда же, в этот протокол. Тогда суд увидит, что признались вы единственно потому, что были полностью изобличены!