Отдел - [62]

Игорь рассмеялся.

— Какого государства? Советского Союза, что ли? Да вы с ума сошли. Васильич, ты понимаешь, что это безумие, что вы с Эсэсом и Филом психи чистой воды. Ты понимаешь, что мы женщину и ребенка убьем? Неужели нельзя было хотя бы ребенка в это не впутывать, оставить его там на месте, где вы женщину эту бедную забрали. В детдом его сдать потом, я не знаю…

В выражении лица Игоря Васильевича ничего не изменилось, когда он сказал:

— Игорь, нет уже никакого ребенка.

Эта новость настолько оглушила Игоря, что ему показалось, что он успокоился.

— И как на это Фил посмотрел? — спросил Игорь, помолчав, и посмотрел Игорю Васильевичу в глаза, потому что ему стало интересно, что происходит с лицом этого человека, когда тот несет совершенно бесчеловечные вещи.

— Фила я выгнал от греха, потому что он тоже уже на взводе, он таких историй не любит. А мне тут двух истеричек только не хватало, — лицо Игоря Васильевича оставалось спокойным и деловитым.

— Ну, вот у тебя одна истеричка, — сказал на это Игорь. — А если я не пойду? Я не собираюсь в этой дикости участвовать.

— Ну, значит, я буду тут стоять, пока ты не согласишься, и мы отсюда не уйдем, пока ты не будешь готов, — опять же спокойно и уверенно ответил Игорь Васильевич. — Только учти. Если мы тут несколько часов просидим, от бабы уже в смысле допроса толку уже не будет, еще немного, и у нее там паническая атака начнется, потом она будет какое-то время биться, переживет приступ удушья, а потом ее можно будет спокойно в дурку отправлять на какое-то время. И, значит, ребенок зря умер. Вот и все.

— Ну вот пойду я туда к ней, — сказал Игорь, — я ведь даже конверт открыть не смогу при виде нее, она на мою жену похожа. А если я буду знать, что труп ее ребенка в соседней комнате лежит, меня вообще расколбасит, если она в ответ вопрос какой-нибудь задаст, у меня у самого паника начнется. Потому что это не нормально так себя вести с людьми.

Игорь Васильевич переступил с ноги на ногу и в лице его, кажется, мелькнуло что-то кривой ухмылки.

— Вот это уже деловой разговор, — сказал он.

Игорю вдруг пришло в голову, что весь отдел — это, может, один большой психологический эксперимент, а он сам — подопытный в этом эксперименте, что не он допрашивает фальшивых подозреваемых, а его самого все время снимают на камеру, может быть, целая группа каких-нибудь гиков прослеживают его жизнь от работы до дома и записывают его реакции на все более и более безумные испытания. По сути дела, он ведь не видел ни одной убедительной смерти, кроме самого первого убийства, которое могло оказаться инсценировкой от начала до конца. Остальные как бы убийства происходили где-то за кулисами зрения Игоря. Такая организация, как отдел, не могла существовать в принципе. Игорь никогда про нее не слышал даже в городских легендах. А ведь каких только историй Игорь не наслушался за всю свою жизнь от своих коллег, и знакомых, и ветеранов чеченских и афганских войн. Видимо, на лице Игоря как-то отразилось это открытие и это внезапное понимание, имевшее не совсем здоровый вид, потому что Игорь Васильевич поспешил вмешаться прямой речью прямо в Игорев мыслительный процесс.

— О-о, — сказал Игорь Васильевич, — я смотрю, у тебя тоже крыша запротекала.

— То есть? — встрепенулся обиженный Игорь.

— Настает такой момент, — сказал Игорь Васильевич, — когда кто-то решает, что все это спектакль, что его разыгрывают. Что весь отдел — сплошной спектакль для него одного. Кто-то думает, что сейчас скрытая камера появится, кто-то поумнее думает, что это психологический эксперимент. О, вот ты, кстати, так и думаешь, что это психологический эксперимент в духе, как его, бля, Мил…, какого-то хера, короче.

Игорь уныло понурился.

— Это легко опровергается, — сказал Игорь Васильевич. — Можешь сходить в соседнюю комнату и пощупать пульс у трупа, а потом, после допроса, я тебя приглашу и ты еще у бабы пульс пощупаешь и оценишь цвет ее лица. Можем даже оставить ее так в подвале на несколько дней, чтобы ты убедился, что разложение началось. Хочешь?

Игорю Васильевичу не нужно было ответа, но Игорь все равно, на всякий случай помотал головой. Он опасался, что если Игорь Васильевич решит, что Игорь не верит ему, то протащит его, Игоря, в кабинет за зеркалом и предъявит ему труп ребенка, и заставит щупать пульс, а Игорь не хотел знать, девочка это или мальчик и как ребенок выглядит, чтобы думать о нем только как об абстрактном мертвом ребенке, вроде тех, число жертв которых озвучивают иногда в новостях.

— Ты сколько с женой прожил? — спросил Игорь Васильевич.

Игорь принялся подсчитывать, и вроде бы это должно было быть просто, но у него что-то не получалось, мысль соскальзывала на другое, что так или иначе, а все равно придется вернуться в допросную. Что если бы сейчас Игорь Васильевич стал угрожать ему убийством или говорить что-то вроде «спасибо, ты на нас поработал, а теперь я тебя убью, не хочешь ли покурить перед смертью», Игорь и то воспринял это легче.

— Не знаю, — сказал Игорь, — лет пятнадцать, наверно.

— Вот, — сказал Игорь Васильевич, — другой бы на твоем месте, поставь ему после пятнадцати лет брака копию его жены, — собственными руками бы попытался ее задушить, даже до допроса бы дело не дошло. А если бы в соседней комнате еще копию его тещи держали, а лучше саму тещу — это было бы вообще зрелище не для слабонервных.