Отдаю свое сердце миру - [3]

Звучит как название интернет-магазина обуви для сумасшедших.

– У Зака ничего не случилось.

– Это как-то связано с «Подземельями и драконами»?[5]

– Мама, нет…

Как это объяснить? Даже самой себе?

В голове прокручиваются недавние события: вот она уходит от Зака. В прекрасном настроении. На душе легко – во всяком случае, гораздо легче, чем на протяжении всех последних месяцев. Они даже повеселились. По дороге домой она замечает заснеженный хребет Каскадных гор[6] вдали. Зрелище настолько прекрасно, что ее переполняет чувство благодарности к природе-матушке. В машине играет iPod. Звучит старая песня, которую она скачала у матери, – британский альтернативный рок времен накладных плеч и длинных волос, вечный источник положительной энергетики. «Я живой! Такой живой!»[7]

Ее передергивает от этих слов, но она старается не обращать внимания. Впереди, у обочины, медленно вращается вывеска закусочной «Дикс». Восхитительный запах бургеров на гриле проникает в салон через решетку радиатора. Повинуясь внезапной прихоти, она тормозит у закусочной. Ее вдруг одолевает голод. Такой животный голод, что даже бодрит.

Она делает заказ и расплачивается, вставляя купюры в кассовое окошко автомата. Нажимая рычажок, достает соломинку для напитка и хватает стопку салфеток. Потом забирает пакет с едой, стакан с колой и поворачивается, чтобы уйти.

За ней в очереди стоят два молодых парня. Один из них, в армейской куртке, явно нетрезв. Пошатывается, опираясь на своего друга.

– Эй, красавица, – заплетающимся языком произносит он, обращаясь к Аннабель. – Поди-ка сюда.

Он приближается. Тянется к ее руке. Она чувствует, как его пальцы впиваются в кожу сквозь рукав.

– Чед, идем, старик, – говорит другой парень.

– Она красотка. Я хочу красотку.

– Чед, отвали.

Аннабель выдергивает руку и пытается пройти, но ее не пропускают. От бодрящего настроя – я такой живой – не остается и следа. Словно парализованная, она стоит столбом, сжимая в руках пакет, чувствуя себя маленькой и беспомощной. Приятель увлекает пьяного Чеда в другую очередь.

– Еще немного – и я бы вмешался, – доносится у нее из-за спины мужской голос. Мужчина худой как макаронина, в коротком шерстяном пальто с толстым шарфом на шее. У него добрые глаза. Аннабель готова его расцеловать. И не только, если честно. Ей плевать, даже если он курит марихуану или целыми днями бренчит на гитаре в подвале дома своей матери. Сейчас ее ничто не волнует, кроме предложения о помощи.

Все вместе: грубая хватка, ощущение собственной уязвимости, острое желание поцеловать спасителя – обрушивается на нее лавиной. Несправедливость происходящего грохочет, крушит и грозит похоронить ее заживо. Аннабель нужно быть сильной, способной постоять за себя, но она понятия не имеет, как этого добиться. Противно думать о том, что какой-то парень может ее спасти, потому что она знает, что так не бывает. Она больше не хочет когда-либо испытывать страх, парализующий волю. Она видит себя воительницей, готовой дать отпор любому, кто посмеет ее тронуть. Она хочет быть женщиной из тех, кто всем своим видом говорит: «Руки прочь» и «Со мной шутки плохи», кто может пошутить о силе своей вагины и припугнуть шпану отрезанием членов. Поговорить жестко. Как положено смелым и взрослым. Типа: «Отвали, пока цел».

Ей хотя бы просто верить в то, что она может вести такие разговоры, но даже это не получается. И не только из-за того, что случилось девять месяцев назад. Против реальности не попрешь. Реальность не изменить словами. Аннабель – молодая женщина. Ростом метр шестьдесят. Весит она пятьдесят килограммов. История – ее собственная и всего мира, в которой собран опыт многих лет и даже вчерашнего дня, – лишний раз подтверждает уязвимость женского пола. Ее безопасность как женщины, благополучие и свет, который она несет миру, зачастую все так же попираются. Это совершенно очевидно.

К тому же она красива, и это то, что люди видят в первую очередь, а иногда единственное, что они видят. Красота – одновременно и сила, и слабость, но чаще всего слабость, по крайней мере, до сей поры. И хотя никто к ней не прикасался (речь не об этом, но для многих женщин это больной вопрос), после прошлогодних событий она кое-что понимает, несмотря на то, что предпочла бы обойтись без таких уроков. Она понимает, что, когда дело доходит до драки, в прямом или переносном смысле, надо полагаться на сознательность и доброту других. А это, как ей слишком хорошо известно, самое ненадежное, на что можно положиться. Порой это как тонкая ниточка. Тончайшая, почти невидимая.

Она чувствует хрупкость этой нити, когда пьяный парень хватает ее за плечо, и понимает, что ей некуда идти и ничего нельзя сделать, если он решит причинить ей боль. Она не сможет одолеть его. Все, что у нее есть, – это ее голос, но даже от него пользы не больше, чем от крика во время урагана.

Она снова мысленно возвращается в тот кошмар, и счастливый день меркнет, бодрящая музыка исчезает, как и здоровое чувство голода. Остается лишь потребность выкарабкаться из-под завалов лавины и убраться куда подальше. Так она оказывается здесь, в парке Джин Кулон в Рентоне. Под круговерть мыслей ноги сами несли ее вперед, и вот теперь она стоит на парковке, пытаясь объяснить матери свое внезапное решение.