Отчуждение - [33]

- Живее просто руками надо работать, вот и не будут летать… - посоветовал Баков.

Не зря, даже Войнович в своём «Автопортрете» заметил, что и в его времена в сержанты попадали самые тупые и преданные системе люди… А буквально через полчаса произошёл ещё один характерный эпизод. Скучающий от долгого безделья и раздачи ЦУ, наподобие выше проиллюстрированного, Баков, ни с того ни с сего, вдруг, сказал Серёге:

- Дай-ка, Меркури, мне лопату, я покажу тебе, как надо работать, - и заработал так, что пыль столбом стояла.

Внезапное рвение объяснялось очень просто: к нам приближался командир части. Он подошёл и спросил:

- Ну, как, бойцы, служба?

- Всё отлично, товарищ подполковник! - не переставая копать, вспотев, задорно ответил Баков.

Комбат стоял ещё минут пять, что-то говорил, спрашивал, и перед уходом сказал Серёге: «Ну ладно смените уже Бакова, а то он у вас тут один работает за всех…». В армии, как и в жизни – продвигается наверх не тот, кто талантлив, умён, и эффективно трудится, а тот, кто во время умеет прогнуться, подлизать нужное место, ввернуть льстивое словечко, и во время изобразить рвение…

После демобилизации Леона, Баков стал сержантом. Пригнали молодых бойцов вместо уволившихся старых, и я сам стал солдатом последнего, четвёртого периода. Надо сказать, что к тому моменту из моего призыва остались только четыре человека: два сержанта - Баков и Сэм (второй был самым старшим по возрасту в батальоне, и он, скорее, напоминал офицера. Не нравились мы друг другу с самого начала), я, и ещё один солдат, по кличке «Матрос», забитый и тихий парень, так и не привыкший, по всей видимости, к армии. Из нового призыва тоже были весьма забавные, для армейских условий личности, с которыми было приятно тусоваться. Теперь на работу меня отправляли старшим, назначая в подчинение молодёжь. Но я их развлекал байками и рассказами о гражданской жизни… Помню, как ещё в самом начале службы, когда я сталкивался с дедовщиной, и сопротивлялся ей, мне постоянно говорили о том, что это нормально, что так и должно быть, и что я сам пойму всё, как только сам стану дедом, и также буду дрочить духов… Могу сказать честно и откровенно – ни разу у меня не возникало такого желания. Я вообще отказывался принимать эти негласные правила, и у меня не было стремления над кем-то издеваться, заставлять работать и т.д. Меня отправляли старшим, и так называемые подчинённые неспешно работали, легко, непринуждённо, с перекурами, но без плохого настроения, нервов и ненужной усталости. Я уверен, что для нормальной и эффективной работы противопоказан авторитарный режим, во всяком случае для нормальных, адекватных людей. Дай людям свободу действий и прояви к ним нормальные, человеческие отношения – они сами всё спокойно сделают как надо. Без всяких тычков, гонений и криков.

Позднее был даже такой момент. Среди духов были два парня, чуть ли не самые адекватные и вменяемые, встреченные за всю мою службу. Один из них, чуть позже, стал поваром в столовой, и, кстати, дал пизды повару моего призыва, который всю службу отжирался на армейских харчах, и в казарме никогда не появлялся. Так вот, как-то тот молодой (фамилия у него была Богданов), сдерзил тому самому Сотникову, который когда-то обнаружил мою рукопись. Когда я стоял в наряде дежурным по роте, Богданова поставили дневальным. И Сотников мне приказал: «Богданова ты должен задрочить. Пусть пидорит очки». В общем, я сказал дневальному, чтобы он делал вид, что якобы «пидорит очки». Потом Сотников недовольно заявил: «Какого хуя, дежурный, у тебя солдат не выглядит задроченным?».

Когда меня пару раз назначали старшим над молодыми, и отправляли в котельную таскать уголь, я, видя, что там много работы, не считал зазорным для себя помогать им. Я не отмазывался тем что «не положено», хотя многие другие предпочли бы в такой момент роль вертухая и надзирателя, криком гоняя подчинённых. А когда нас отправляли, например, кирпичи укладывать в городке, тут уж я позволял себе ничего не делать, а остальным приходилось немного поработать, для того, чтобы был какой-то видимый результат. А зимой Баков заболел, и более чем на месяц слёг в госпиталь. К моему удивлению, я стал выполнять роль неофициального сержанта. В наряд ходил дежурным по роте, в моменты, когда Сэм был разводящим в карауле. Официально командовал в роте. Комбат и замполит говорили о том, что можно было бы мне и сержанта дать, если и дальше буду так службу нести. Ротный во время политических занятий, промывая молодым бойцам мозги о том, что армия сделает из них людей, приводил в пример меня: «Вот был панком, служить не хотел. А сейчас вот уже замещает сержантов». Впрочем, не было у меня никогда желания становиться сержантом. И отношение к армии у меня не менялось ни в самом начале, ни в конце, ни сейчас. За две недели до увольнения из армии, я даже написал стихотворение, посвящённое сержантам:

Ах, кто бы знал, как надоело

Мне в этой армии служить

Как было нудно и тоскливо

Два этих года пережить.

Вокруг одни и те же лица

И ненавидят службу все.

А офицеры, словно звери

Рычат и достают везде.