Отчизны внемлем призыванье... - [63]

10/22 февраля 1860 года И. С. Тургенев писал Николаю Ивановичу из Петербурга: «…на днях напечатана в „Русском вестнике“ большая моя повесть „Накануне“; желал бы я очень, чтобы Вы ее прочли и сказали мне свое мнение о ней»[421].

Но если желание увидеть свой труд прочитанным адресатом письма — доказательство уважения и интереса писателя к декабристу, то еще более явственное свидетельство тому — некролог И. С. Тургенева, посвященный одному из первых революционеров. Он звучал как панегирик умершему герою.

«Одним из самых замечательнейших» и «благороднейших русских людей» назван в некрологе Николай Тургенев. «Он, — подчеркивает Иван Тургенев, — проведя почти полстолетия в отдалении от Родины, жил… только Россией и для России… ни один будущий русский историк, когда ему придется излагать постепенные фазы нашего общественного развития в XIX столетии, не обойдет молчанием Н. И. Тургенева»[422].

Писатель отмечал, что общественный и политический деятель «и в глубокой старости отзывался живым словом и печатной речью на все жизненные вопросы нашего быта»[423]. В 1859 году он безвозмездно освободил своих крестьян, передав им, без всяких ответных денежных и отработочных обязательств, большую часть господской земли.

Оценивая Николая Тургенева как личность, как характер, другой Тургенев проницательно замечал: «Беллетристика и художество его интересовали мало: он был человек по преимуществу политический, государственный… Вместе с твердостью и неизменяемостью убеждений в душе Николая Ивановича жила несокрушимая любовь к правосудию, к справедливости, к разумной свободе — и такая же ненависть к угнетению и кривосудию. Человек с сердцем мягким и нежным — он презирал слабость, дряблость, страх перед ответственностью»[424].

Под пером большого художника рождается интересный образ, цельная, могучая, привлекательная натура, одержимый политической и нравственной идеей боец.

Однако восторженные эпитеты в адрес одного декабриста не были бы столь значительны, если бы Иван Сергеевич Тургенев не относил этот гимн Николаю Тургеневу ко всем его единомышленникам. А писатель безусловно в статье об одном деятеле 20-х годов прошлого века имел в виду многих. Иначе и нельзя расценить его замечание о том, что Николай Тургенев — «один из самых типичных представителей той знаменитой эпохи»[425] и что «подобно многим своим сверстникам (выделено мною. — Н. Р.) этот старик остался юноша душою, и трогательна и изумительна для всех нас, столь рано устающих и столь слабо увлекающихся, — была свежесть и яркость впечатлений этого неутомимого борца»[426].

Обращая особое внимание на последнюю реплику, нетрудно увидеть в ней, как художник объективно и беспощадно сумел противопоставить духовной дряблости либералов 60-х годов мощный, гордый дух и общественный темперамент первых русских революционеров…

Другой эпитафией на смерть одного из славной когорты декабристов было письмо к жене Алексея Михайловича Жемчужникова. Неопубликованное и неизвестное, оно находится в личном архивном фонде поэта, хранящемся в Отделе рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина. Искренность, проникновенность и любовь чувствуются в этом послании от 7 ноября 1863 года: «Я узнал о смерти Гавриила Степановича Батенькова. Мне очень грустно и как-то не верится, чтобы эта колоссальная сильная личность, так много думавшая и страдавшая, перестала жить. Еще так недавно в нем было так много жизни, настоящей жизни. Ужели не останется следов от его оригинального ума… Вспоминал ли он обо мне в последние дни своей жизни. Я был бы счастлив, если бы он обо мне вспомнил»[427].

Здесь мы не просто сталкиваемся с объективной оценкой деятельности и значения личности Батенькова автором «Козьмы Пруткова». Несколько скупых строк интимного письма говорят о близком знакомстве поэта с декабристом, о несомненном влиянии старика Батенькова на интеллектуальную и эмоциональную жизнь художника, о сострадании к декабристу и преклонении перед ним.

Наблюдая и прослеживая роль декабристов в литературе 50–70-х годов XIX века, мы обращаемся к письмам, сочинениям, статьям беллетристов, которые можно найти в собраниях их трудов. Но когда требуется проследить обратный процесс, то больше помогают личные и семейные архивы героев 1825 года. Среди бумаг, переписки, заметок и дневников возвратившихся после амнистии мятежников, как можно было уже убедиться, скрываются отзывы о музе Некрасова, о знакомстве с Толстым, сведения о трудах Достоевского. Старики в курсе не только общественной жизни, они внимательно прислушиваются к биению пульса российской культуры, к ее запросам, трудностям, движению.

«Как бесподобно написаны „Отцы и дети“ и как все благомыслящие люди должны быть благодарны Тургеневу! — восклицает в письме бывшему политическому узнику М. М. Нарышкину жена также былого узника Варвара Яковлевна Назимова. — …Умы волнуются, толкам разным нет числа, одним словом, чувствуешь приближение грозы»[428]. Это письмо находится в семейном архиве Коновницыных-Нарышкиных в Отделе рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина.

Став катализаторами одной общественной грозы, бывшие декабристы оказались брошенными через 30 лет в другую грозную политическую пучину, и многие из них приветствовали свежие, новые силы, вышедшие на борьбу с крепостничеством, самодержавием, бюрократией и мраком невежества…