Отчий сад - [105]

— Тебе же без меня никогда не стать знаменитым! * * *

У бывшей свекрови Анны Борисовны нрав хоть тоже не тяжел, но со своими скрытыми извивами. К примеру, порой, неожиданно для всех, она укладывала мужа, Льва Николаевича, названного, конечно, культурными родителями в честь великого классика, на обследование в стационар, и мне всегда казалось, что делалось это, дабы просто немного отдохнуть от его постоянного присутствия и, возможно, найти новых поклонников среди немолодых врачей: Анна Борисовна без поклонников не может.

Деда она спроваживала обычно очень хитро (живя у Поповых, я уже тогда наблюдала и анализировала все ее тонкости и дипломатические ходы): примерно за неделю до той даты, на которую она уже наметила его отправку, начиналась на него тихая, но мощная атака: Анна Борисовна по нескольку раз в день охала, что он как-то не очень хорошо выглядит, бегала за ним с тонометром, притворно пугалась, что давление у него несколько повышено, щупала его пульс — нет ли тахикардии и аритмии. Ее хитроумная деятельность быстро давала свои плоды: тахикардия и аритмия тут же появлялись у несколько мнительного и тревожного Льва Николаевича, и обеспокоенная супруга легко получала его согласие на подробное обследование в стационаре: «Конечно, конечно, Аннушка,

— говорил он, — полежу недельки две, доверюсь медикам, как же, надо, годы не юные».

Но на этот раз ее планы сорвались самым неожиданным образом.

А дело было так: именно в тот день, когда мы сидели с Митяем за столиком в ресторане, обсуждая только что изученное им помещение для выставочного зала, Анна Бо

note 313 рисовна, Лев Николаевич и Марфа обедали вместе дома в полутемной классического дизайна кухне-столовой. Анна Борисовна соблюдала ретростиль профессорской семьи во всем, кроме евроремонта, перед благами и модерном которого она устоять не смогла и который на две трети им оплатила, конечно, я.

— Левушка, — сказала Анна Борисовна — у тебя вчера вечером опять был несильный, слава Богу, но все-таки приступ аритмии. Старый профессор чуть заметно побледнел.

— Давай-ка ты полежишь обследуешься. Завтра и ложись, не мешкая — в наши годы здоровье — самая великая ценность.

— Но студенты… — Попытался было возразить Лев Николаевич, не любивший казеной обстановки и медицинского внимания.

— Студенты подождут, — твердо возразила Анна Борисовна.

— Они о тебе не позаботятся. И тут и случилось непредвиденное: Марфа, вдруг кинув в бабушку тарелкой из-под супа, вскочила, подбежала к ошарашенному деду, обняла его за плечи и закричала:

— Не верь ей, дед, ты совершенно здоров! Она все тебе внушает! Просто ты ей надоел! Это в психологии называется суггестия!

— Ты… что, психологические книги читаешь? — только и нашелся он сказать, тревожно оглядываясь на Анну Борисовну, которая, закрыв лицо руками, уже рыдала, оперевшись локтями о стол. Тарелка, слава Богу, в нее не попала, но, ударившись о паркет, разбилась. А была она из очень дорогого фарфорового сервиза.

— Читаю! И по этикету тоже! Локти в стол упирать — невоспитанно! — Марфа, одарив бабушку презрительным взглядом, выбежала из кухни, торопливо оделась в прихожей и вырвалась из квартиры, точно из клетки.

— Можешь не возвращаться! — запоздало крикнула ей вслед Анна Борисовна. note 314 Кто из нас двоих был больше поражен поступком Марфы

— бабушка или я — трудно сказать.

Когда ближе к вечеру бывшая свекровь позвонила мне, голос ее был сух и спокоен, но по какому-то не свойственному ей витиеватому стилю — она строила фразы так, будто переводила сложный текст с другого языка и, боясь ошибиться в передаче смысла, располагала фразы и слова в них в каком-то особо сложном порядке, и еще по ее просьбе — она надеялась, что я (нелюбимая бывшая невестка!) смогу Марфу образумить, — мне стало ясно, что Анна Борисовна очень переживает. И даже не сам инцидент, который уже в прошлом, а его след в собственной душе. Этот след отравлял теперь ее любовь к внучке, подтачивая правильную цельность ее отношения, и уже грозил перерасти в полное неприятие Марфы — так одна разбитая тарелка своим отсутствием в комплекте уничтожает всю ценность сервиза…

А любовь к внучке, наравне со служением непрактичному, как того и требуют мифы об ученых, уступчивому мужу, являлась фундаментом долголетия Анны Борисовны и ее моложавости, ежегодно наполняя ее легкие свежим дыханием пробуждающейся весны.

Мне сталь жаль бывшую свекровь. Да, она любит внимание к себе, да, она чуть-чуть обманывает старого супруга

— чисто по-женски, но она верна ему всю жизнь, она заменяет Марфе меня — и тарелка должна была лететь не в интеллигентную бабушку с красивой сединой над высоким лбом, а в меня — исключительно в меня!

Я позвонила Марфе и попросила рассказать, что у них там случилось.

— Да ничего, — сказала она равнодушно, — я просто объяснила деду, что Анук его обманывает, и ему не нужно ни на какое обследование. Потому что на него все это плохо действует. Анук просто хочет отдохнуть, вот и все.

— И в этом нет ничего удивительного, на ней двое мужчин, твой отец и дед, и впридачу ты. Она устает.

— Так и сказала бы деду об этом честно и съездила бы в санаторий. Или в Венгрию какую-нибудь.