Отчий край - [22]

Наши разговоры дошли до ушей моей сестры.

— Никакого такого сома нет! Слова эти составлены в одну фразу не по смыслу, а для того, чтобы вы слышали ритмику речи, — сказала она и добавила, что фраза про сома взята из «Родной речи» для подготовительного класса и в свое время она тоже ее учила.

После такого объяснения сом сразу же потерял всю свою таинственность, а слова «сом разрушил дом» показались нелепыми и сухими, лишенными всякого значения и смысла.

Но однажды учитель Ле Тао решил переменить характер преподавания. Он объявил нам, что фразы о соме, который разрушил дом, и им подобные — все это остатки феодально-колониального периода в педагогике, поскольку взяты из старых учебников. Впредь упражнения для чтения у нас будут совершенно другие. Он велел нам собрать тетради и отдать ему. Он записал в них новое задание и вписал туда красными чернилами стихи. Мы, хотя и почти не знали, что такое рифма, принялись заучивать их наизусть. Стихи эти были написаны нашими поэтами-патриотами, и мы с большим воодушевлением декламировали их на всех перекрестках.

О пяти континентах Земли поразмыслить пора уж настала,

Вихри нового времени яростно бьются, как волны о скалы.

…Вон и власть у кого-то, и сила. Но небо надежно

Раскрывает нам правду: что истинно в жизни, что ложно.

Или:

Среди пяти материков — прекрасна Азия!

Людей здесь много и земля разнообразная.

Четыре моря вместе с реками и скалами

Нам подтверждают, что единым домом стали мы…[19]

В каждом стихотворении, с которыми нас знакомил учитель Ле Тао, обязательно были «пять материков», «четыре моря», «волны», «скалы» и «вихри». Все это Островитянину напоминало остров — ведь там волн и моря было хоть отбавляй. Поэтому он с особенным удовольствием учил их. У нас с ним вообще было такое чувство, словно мы и впрямь переплываем через моря и океаны и вокруг нас бушуют, бьются волны.

Моя сестра и жена Бон Линя тоже запомнили эти стихи наизусть и велели попросить учителя Ле Тао, чтобы он записал нам в тетради еще несколько стихотворений. Мама тоже хвалила нас.

— Это и слушать интересно, — говорила она.

Островитянин так увлекся стихами, что с утра до ночи орал их во все горло, так что стены дрожали.

— Раз они учатся, — решила моя мама, — хватит заставлять их мыть посуду и помогать готовить. Это женская работа. Нечего им голову посторонними вещами забивать, пусть она у них ясной остается, чтобы учились лучше.

Мы по-прежнему ходили на дом к учителю Ле Тао. Однажды, когда мы, по обыкновению перекрикивая друг друга, с энтузиазмом декламировали стихи, произошел такой случай.

Учитель Ле Тао начал читать продолжение одного из стихотворений. Вдруг, еще не закончив фразы, он вскочил с криком: «Ребята! Мой кабанчик вырвался из загона!» — и выбежал из дома.

Услышав призыв о помощи, мы — точно нас пружина подбросила — побросали книжки и тетрадки и выскочили во двор. Островитянин вырвался вперед. Поднялся такой шум и крик, точно гнали тигра. Каждый из нас, казалось, готов был сейчас же, не задумываясь, чуть ли не жизнью своей пожертвовать, лишь бы только поймать кабанчика.

А кабанчик между тем невозмутимо мчался к ограде.

— Я тебя! — ругался учитель. — Теперь уж непременно позову колбасника, пусть тебя прирежет. Ну-ка, вернись, а не то собак спущу!

Кабанчик, остановившись, повернулся назад, точно хотел сосчитать число солдат учителя и проверить, есть ли среди них такие, что резво бегают, а потом, невозмутимо помахивая хвостиком, подлез под ограду и исчез в соседском огороде.

Мы с гиканьем понеслись окружать его. Но кабанчик, как будто заранее догадавшись об этом, что было духу припустил к тутовой роще. Мы мчались следом. Кабанчик уже бежал по берегу реки. Он то и дело внезапно менял направление, и многие из нас, не успев повернуть вовремя, с разбегу падали.

Мы все уже порядком устали, и некоторые, тяжело переводя дух, растянулись на песке.

Один только Островитянин продолжал погоню. Он стрелой мчался вперед и был уже далеко от нас. Мы увидели, как он рванулся в сторону, всем телом бросился на кабанчика, и тот, визжащий, извивающийся, изо всех сил пытающийся вырваться, оказался в его руках.

— Скорей, — кричал Островитянин, — вяжите ему передние ноги!

Мы с радостным воплем навалились на добычу. Кабанчик визжал и брыкался так, что всех наших усилий едва хватало его удержать. Наконец подбежал учитель, связал его, и тогда только мы разжали руки.

После случая с кабанчиком наши ребята изменили свое отношение к Островитянину.

— Ну и силища! — шептались они потихоньку между собой.

— Не стоит, пожалуй, его задирать. С таким связываться опасно!

Нам даже хотелось, чтобы кабанчик учителя Ле Тао еще раз удрал из загона. На этот раз мы бы как следует проявили себя. Никто из нас не испугался бы, даже если бы он нас покусал. Жаль только, что с того дня, как кабанчик познакомился с Островитянином, он, наученный горьким опытом, послушно сидел в своем загоне и не делал никаких попыток выбраться из него и куда-нибудь удрать.

Учитель Ле Тао знал, что я регулярно хожу собирать побеги сахарного тростника, которыми кормлю буйволицу.

— Кук, ты не заметил, не прилетели ли птицы миа?