Отчий дом - [246]
— Вот я и даю совет: не суйтесь туда, где вас не спрашивают, начальство само знает, что объявить и когда объявить! А иначе и непоротые окажутся поротыми за любознательность. А тебе, поротый, сколько всыпали?
— Мне-то?.. Мне маленько… Только пятнадцать розог дали, и то не так чтобы сильно.
— Значит, надо еще дать тридцать, да побольнее. Вот и не будешь зря беспокоить земского начальника… Манифеста захотел! Я тебе такой манифест на ж…е пропишу да напоказ всей деревне выставлю без штанов-то, что в другой раз охота пройдет пустяками заниматься. Работать надо, а не ждать подачек от царя!
— Так точно! Прощенья просим, Ваше сиятельство…
Тайная смута ползает по деревням. Из Симбирска перетолкованные газетные сообщения прилетают в деревни в неузнаваемом виде. Вот в Москве, сказывают, господа с властями из пушек по манихесту палили и загубили бедного народа видимо-невидимо.
— Прячут господа его!
Помогло этому подозрению еще одно обстоятельство.
Когда окончилась позорная Японская война, армия ждала с понятным нетерпением возвращения на родину. И по закону она имела такое право. Но правительство боялось пустить озлобленную неудачами и дезорганизованную солдатскую массу в Россию, объятую в то время огнем революционных страстей. Да оно и не ошиблось: именно на эти озлобленные массы, между прочим, рассчитывал Ленин при своем опыте вооруженного восстания. Чтобы удержать эти массы озлобленных людей в далекой Сибири, в правительстве зародился и обсуждался проект наделения солдат, участников войны, землей за счет огромного земельного запаса в Сибири. Этим рассчитывали не только вознаградить защитников безобразовской авантюры, но и погасить начавшиеся в дезорганизованной армии вспышки все учащающихся бунтов. В свое время об этом проекте писалось в специальных военных газетах и журналах, и оттуда это проникло в солдатские массы.
— Пишут в газетах, что землю дадут, но только в Сибири.
— Почему же это мужика в Сибирь, когда в России земли достаточно?
Разговоров о том, что земля будет дана в вознаграждение зато, что воевали за царя и отечество, конечно, было много, и, когда в Россию начали просачиваться из Сибири беглые солдаты и отпущенные инвалиды, вместе с ними начали залетать и слухи о скорой царской милости, о земле.
Землю ждали. Манифеста ждали. Узнали, что манифест вышел…
А манифеста не объявляют. Прячут. Кто? Да, конечно, те, кому манифест невыгоден, кто владеет землями. А начальство всегда за господ!
Вот и разгадка. А государственные мудрецы в лице представителей опоры трона, вроде отца и сына Замураевых, лишь подтверждают своим поведением, что земля царем дана уже, но что господа и начальство снова хотят обмануть и царя, и народ…
Это было так логично и напоминало правду: психология Замураевых была именно такова. Мужики чуяли ее инстинктом. Неправы они были только в том, что всех господ и помещиков равняли в один ряд. Где им было разобраться в той существенной разнице, которая была между генералом Замураевым и Павлом Николаевичем Кудышевым?
— Все они друг за дружку держатся.
Уж на что так близок был Григорий со своей Ларисой к мужику и деревне, а и тут мужик осквернял искренность отношений своей подозрительностью:
— Человек-то он хороший, прямо сказать, святой человек, мухи не обидит, а не то что хрестьянина… Завсегда помочь рад. Это верно. Ну, а все-таки, как говорится, свой своему поневоле брат. Кому господа управление своей землей передали? Нам вот, небось, не отдали… Вот то-то и оно-то…
— Ну, а теперь по закону вся земля отошла после старой барыни к обоим братьям: Павлу Миколаичу и Григорию Миколаичу. Теперь и он помещиком сделался.
— Правильно, старики! Отказался тогда жалобу-то в царский комитет подать? Кому охота на царя жалобу писать?
Недавно Павел Николаевич на денек в отчий дом приехал по своим делам. Пришли старики к нему.
Павел Николаевич точно родных принял: со всеми за руку подержался, по креслам их рассадил, прямо не нарадуется гостям. А мужики себе науме. О манифесте ни слова. Окольными путями подходят:
— Ну, как жив-здоров?
— Спасибо, старики!
— Ну ведь ты сам-то уж вон седой… И тебе, и нам помирать время приходит…
— Поживем еще, старики. Куда торопиться.
— Это правильно. Живой о живом и думает… Та-ак…
— А мы насчет аренды пришли. Ведь земля таперь тебе с Григорием Миколаичем принадлежит… Ходили это мы к нему, а он сказывает, что окромя хутора он ничем не владеет… Выходит. что ты один владетель-то!
— Покуда и я — не владетель: завещание еще не утверждено. Всякие непорядки по городам задержали. И потом, оспаривается внуком наследницы…
— Та-ак… Стало быть, выходит, нет хозяев-то?
— Хозяева имеются, но законом еще не признаны, не утверждены должным законным порядком…
— Та-ак…
Старики либо поддакивали, либо молчали, а в их душах все сильнее возрастало и укреплялось недоверие: «Дураком прикинулся! А мы и сами можем дурака-то валять!»
Павел Николаевич сам было заговорил про конституцию, про разные свободы, а про землю и забыл сказать. У кого что болит, тот про то и говорит.
Если бы спросили старики, конечно, правду бы сказал. А они из осторожности промолчали. Арендную плату все-таки Павел Николаевич согласился уменьшить ровно вдвое. Из благородных чувств и побуждений «справедливой оценки»… И что же получилось в результате?
«Юность» носит отчасти автобиографический характер.Начало романа — юность героя, его первые переживания, учение, его первая любовь к белокурой Зое. Всё это, видимо, списано с натуры. Романтика переживания сочетается у Чирикова с чувством юмора, ирония, часто над самим собой, типична для повествовательной его манеры. Автобиографична и та часть романа, где описывается жизнь в тюрьме. Тут сказывается опыт политического «преступника», испытавшего все фазы тюремного сидения, допросы жандармов, а также всю «романтику» заключения, которое, как это ни странно, становится даже привлекательным в воспоминаниях почти всех, подвергшихся в свое время политическим преследованиям в эпоху царской охранки.
Первое научно подготовленное издание одного из замечательных писателей русского Серебряного века. Почти все произведения, включенные в сборник, с момента их первоначальной прижизненной публикации никогда более не воспроизводились.Роман «Зверь из бездны» печатается в России впервые.
«В романах "Мистер Бантинг" (1940) и "Мистер Бантинг в дни войны" (1941), объединенных под общим названием "Мистер Бантинг в дни мира и войны", английский патриотизм воплощен в образе недалекого обывателя, чем затушевывается вопрос о целях и задачах Великобритании во 2-й мировой войне.»В книге представлено жизнеописание средней английской семьи в период незадолго до Второй мировой войны и в начале войны.
Другие переводы Ольги Палны с разных языков можно найти на страничке www.olgapalna.com.Эта книга издавалась в 2005 году (главы "Джимми" в переводе ОП), в текущей версии (все главы в переводе ОП) эта книжка ранее не издавалась.И далее, видимо, издана не будет ...To Colem, with love.
В истории финской литературы XX века за Эйно Лейно (Эйно Печальным) прочно закрепилась слава первого поэта. Однако творчество Лейно вышло за пределы одной страны, перестав быть только национальным достоянием. Литературное наследие «великого художника слова», как называл Лейно Максим Горький, в значительной мере обогатило европейскую духовную культуру. И хотя со дня рождения Эйно Лейно минуло почти 130 лет, лучшие его стихотворения по-прежнему живут, и финский язык звучит в них прекрасной мелодией. Настоящее издание впервые знакомит читателей с творчеством финского писателя в столь полном объеме, в книгу включены как его поэтические, так и прозаические произведения.
Иренео Фунес помнил все. Обретя эту способность в 19 лет, благодаря серьезной травме, приведшей к параличу, он мог воссоздать в памяти любой прожитый им день. Мир Фунеса был невыносимо четким…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.«Благонамеренные речи» формировались поначалу как публицистический, журнальный цикл. Этим объясняется как динамичность, оперативность отклика на те глубинные сдвиги и изменения, которые имели место в российской действительности конца 60-х — середины 70-х годов, так и широта жизненных наблюдений.