Отчий дом - [246]

— Вот я и даю совет: не суйтесь туда, где вас не спрашивают, начальство само знает, что объявить и когда объявить! А иначе и непоротые окажутся поротыми за любознательность. А тебе, поротый, сколько всыпали?

— Мне-то?.. Мне маленько… Только пятнадцать розог дали, и то не так чтобы сильно.

— Значит, надо еще дать тридцать, да побольнее. Вот и не будешь зря беспокоить земского начальника… Манифеста захотел! Я тебе такой манифест на ж…е пропишу да напоказ всей деревне выставлю без штанов-то, что в другой раз охота пройдет пустяками заниматься. Работать надо, а не ждать подачек от царя!

— Так точно! Прощенья просим, Ваше сиятельство…

Тайная смута ползает по деревням. Из Симбирска перетолкованные газетные сообщения прилетают в деревни в неузнаваемом виде. Вот в Москве, сказывают, господа с властями из пушек по манихесту палили и загубили бедного народа видимо-невидимо.

— Прячут господа его!

Помогло этому подозрению еще одно обстоятельство.

Когда окончилась позорная Японская война, армия ждала с понятным нетерпением возвращения на родину. И по закону она имела такое право. Но правительство боялось пустить озлобленную неудачами и дезорганизованную солдатскую массу в Россию, объятую в то время огнем революционных страстей. Да оно и не ошиблось: именно на эти озлобленные массы, между прочим, рассчитывал Ленин при своем опыте вооруженного восстания. Чтобы удержать эти массы озлобленных людей в далекой Сибири, в правительстве зародился и обсуждался проект наделения солдат, участников войны, землей за счет огромного земельного запаса в Сибири. Этим рассчитывали не только вознаградить защитников безобразовской авантюры, но и погасить начавшиеся в дезорганизованной армии вспышки все учащающихся бунтов. В свое время об этом проекте писалось в специальных военных газетах и журналах, и оттуда это проникло в солдатские массы.

— Пишут в газетах, что землю дадут, но только в Сибири.

— Почему же это мужика в Сибирь, когда в России земли достаточно?

Разговоров о том, что земля будет дана в вознаграждение зато, что воевали за царя и отечество, конечно, было много, и, когда в Россию начали просачиваться из Сибири беглые солдаты и отпущенные инвалиды, вместе с ними начали залетать и слухи о скорой царской милости, о земле.

Землю ждали. Манифеста ждали. Узнали, что манифест вышел…

А манифеста не объявляют. Прячут. Кто? Да, конечно, те, кому манифест невыгоден, кто владеет землями. А начальство всегда за господ!

Вот и разгадка. А государственные мудрецы в лице представителей опоры трона, вроде отца и сына Замураевых, лишь подтверждают своим поведением, что земля царем дана уже, но что господа и начальство снова хотят обмануть и царя, и народ…

Это было так логично и напоминало правду: психология Замураевых была именно такова. Мужики чуяли ее инстинктом. Неправы они были только в том, что всех господ и помещиков равняли в один ряд. Где им было разобраться в той существенной разнице, которая была между генералом Замураевым и Павлом Николаевичем Кудышевым?

— Все они друг за дружку держатся.

Уж на что так близок был Григорий со своей Ларисой к мужику и деревне, а и тут мужик осквернял искренность отношений своей подозрительностью:

— Человек-то он хороший, прямо сказать, святой человек, мухи не обидит, а не то что хрестьянина… Завсегда помочь рад. Это верно. Ну, а все-таки, как говорится, свой своему поневоле брат. Кому господа управление своей землей передали? Нам вот, небось, не отдали… Вот то-то и оно-то…

— Ну, а теперь по закону вся земля отошла после старой барыни к обоим братьям: Павлу Миколаичу и Григорию Миколаичу. Теперь и он помещиком сделался.

— Правильно, старики! Отказался тогда жалобу-то в царский комитет подать? Кому охота на царя жалобу писать?

Недавно Павел Николаевич на денек в отчий дом приехал по своим делам. Пришли старики к нему.

Павел Николаевич точно родных принял: со всеми за руку подержался, по креслам их рассадил, прямо не нарадуется гостям. А мужики себе науме. О манифесте ни слова. Окольными путями подходят:

— Ну, как жив-здоров?

— Спасибо, старики!

— Ну ведь ты сам-то уж вон седой… И тебе, и нам помирать время приходит…

— Поживем еще, старики. Куда торопиться.

— Это правильно. Живой о живом и думает… Та-ак…

— А мы насчет аренды пришли. Ведь земля таперь тебе с Григорием Миколаичем принадлежит… Ходили это мы к нему, а он сказывает, что окромя хутора он ничем не владеет… Выходит. что ты один владетель-то!

— Покуда и я — не владетель: завещание еще не утверждено. Всякие непорядки по городам задержали. И потом, оспаривается внуком наследницы…

— Та-ак… Стало быть, выходит, нет хозяев-то?

— Хозяева имеются, но законом еще не признаны, не утверждены должным законным порядком…

— Та-ак…

Старики либо поддакивали, либо молчали, а в их душах все сильнее возрастало и укреплялось недоверие: «Дураком прикинулся! А мы и сами можем дурака-то валять!»

Павел Николаевич сам было заговорил про конституцию, про разные свободы, а про землю и забыл сказать. У кого что болит, тот про то и говорит.

Если бы спросили старики, конечно, правду бы сказал. А они из осторожности промолчали. Арендную плату все-таки Павел Николаевич согласился уменьшить ровно вдвое. Из благородных чувств и побуждений «справедливой оценки»… И что же получилось в результате?