Отчего Парашка не выучилась грамоте? - [8]

Время подходило к петухам. Вся деревня спала. Только Ненила никак не могла успокоиться. Сон бежал от ее глаз. Она столько сегодня пережила, столько перечувствовала, что в ней все перевернулось внутри, и она никак не могла войти в свою колею, стать на старое место. Григория не было. Ненила не знала наверное, куда он ушел, но догадывалась, что он запьянствовал. Нениле было все равно. Лишь бы скорее перебесился. А то он бог знает до чего дошел!..

На улице что-то послышалось. Не то запел петух, не то кто-то крикнул. Крик повторился. Ненила подняла голову, и сердце ее упало. Ее поразило то, что окна вдруг вырезались в ночной темноте и, как зловещие глаза, взглянули на нее. Мало того, на фоне непроглядной темноты отчетливо выделялся весь двор, что был напротив. Ненила катышком скатилась с постели и бросилась из избы. Дрожащими руками и стуча зубами, она кое-как отворила калитку и выскочила на улицу. Очутившись на середине улицы, она увидала, как к нижнему концу деревни над одним двором поднялся столб мутно-красного дыма. Столб быстро разрастался в вышину и ширину. Он подымался огромными бледными языками пламени, которое все более и более рассеивало сгустившуюся темноту. Вскоре свет пламени залил всю деревню.

Из окон избы, над которой поднимался пламенный столб, выбрасывали на улицу одежду, утварь. В отворенные ворота выскочили лошади и, пугливо фыркая, гребнем поднимая гривы, понеслись вдоль деревни; за лошадьми с безумным ревом вырвались коровы, появились было овцы, но, заметив метавшихся по улице людей, опять шарахнулись во двор. У угла горевшей избы какая-то фигура, засунув руки между колен и опустившись на корточки, ревела, что было силы. Ужасающие крики, стоны и тени человеческих фигур быстро росли и захватили всю середину улицы. Началась страшная суетня.

Ненила сидела на земле с помертвевшим лицом, с глазами, выражавшими боль и ужас, и не могла сдвинуться с места. Если бы на нее наскочили разгоряченные лошади, мчавшаяся подвода, все равно она не сдвинулась бы ни на пядь. Ветра не было, пламя, все более увеличивавшееся, уже захватило второй двор и неслось прямо к небу. Дым густел, и вместе с искрами в нем поднимались целые хлопья пылавшей соломы. Это было далеко, избе Еремкиных не грозило никакой опасности. Но Ненила чувствовала, что ее жизнь дошла до какого-то предела, за которым она уже пойдет по другому направлению. Лучше ли будет, хуже, но прошедшее от нее удалялось, может быть, безвозвратно.

– - Во-о-ды! -- ревели на улице. -- Оттаскивай добро-то! Скотину выпускай! выпускай скотину-то!.. дьяволы!..

Вой поднимался все больше и больше. Огонь, как напавший на добычу до безумия голодный зверь, захватывал попавшуюся ему добычу с неописанной быстротой и с треском, шипеньем и воем уничтожал ее. Повети двух дворов были поглощены им, и он хватался за заборы, за потолки, соскакивал на землю и судорожно уничтожал солому в навозе, мох в щелях дворов, точно боясь, что от него отнимут и он не успеет попользоваться ими.

– - Оттаскивай, вам говорят! -- слышались крики, и все суетились, задыхаясь в дыму и жарясь в пламени, стараясь унести подальше, что только попадалось в руки.

– - Господи! за что такое наказанье? за что? -- лепетал, захлебываясь от слез, бегая вокруг двора в одной рубашке и в валенках, высокий бородатый мужик, моховский староста.

На проулке, усевшись в кучку и обнявшись друг с дружкой, выли его бабы. Неподалеку от них, у загородки, держась за кол, стоял Григорий. Он был пьян. На лице, освещенном пламенем пожара, было заметно, что черты его смягчились и в почти бессмысленном взгляде его светилось довольство, точно видимое теперь страдание мирило его с его собственным.

Он долго глядел на все молча, потом издал какие-то звуки. Этот звук обратил на себя внимание старосты; тот обернулся на него и вдруг выпрямился и опустил руки.

– - Братцы! братцы! -- задыхаясь, закричал староста. -- От поджога у меня загорелось, а вот кто меня поджег!.. Голову кладу на плаху, что это его дело… Он мой разоритель! В огонь его, дьявола!..

И он, как кошка на мышь, бросился на Григория, схватил его за шиворот и рванул к себе. Григорий не выстоял и упал лицом в землю. Староста ткнул его ногой в бок. Хозяин другой горевшей избы, сосед его, маленький, плешивенький старичок, тоже в одной рубашке и без шапки, подскочил к нему, схватил из тына кол и, высоко взмахнув им над головой, опустил его на спину Григория.

– - Поджигателя поймали! -- разнесся крик.

На проулок выбежали еще мужики. Одни бросились бить Григория, другие заступались за него. Заступники одолели, отняли Григория от разъярившейся толпы, потащили его в сторону и стали вязать.

– - Нешто можно своим судом! -- резонерствовал один из защитников, затягивая Григорию руки на спине.

– - Коли поймал, представь его по начальству: начальство лучше нас знает, как его проучить…

Наутро в Моховку приехал урядник производить первое дознание. К нему подвели подозреваемого поджигателя. Григория нельзя было узнать. Лицо его было распухшее и подернутое синевой. На месте глаз были узенькие щелки, левая рука висела, как плеть, и он не мог ею пошевелить.