Отчаянная - [2]

— Как зовут? — спросил он.

— Мать называла Анной…

— Давно на фронте?

— Как вам сказать… на передовой вот уже второй час.

— Что-о?!

— Второй час, говорю.

Шкалябин положил бритву, в упор посмотрел на девушку и вдруг громко захохотал, задорно, по-мальчишески.

— Второй час… вот здорово, второй час… — захлебывался он, роняя на дощатый стол жидкие мыльные сосульки. В его темных, глубоко посаженных глазах заплясали две искрящиеся точки.

Девушка, прищурив глаза, ждала. Шкалябин еще раз посмотрел на нее и вдруг замолчал. Лейтенанту стало не по себе.

— Извините, Аня, — называя девушку по имени, сказал он.

Она не ответила.

— Вы сердитесь?

— Когда вам станет так же весело, предупредите меня.

— Вы не любите смеха?

— Нет, не люблю, товарищ гвардии лейтенант. Тем более — насмешек! — Голос санинструктора звучал ровно, немного глухо. Шкалябину стало неловко. Когда и где он встречал подобные глаза? Может быть, на картинах старых мастеров? А может, просто во сне?

Добривался молча. Аня, притулившись к земляной стенке, казалось, дремала. По проходу стучали тяжелые сапоги. Мягкий говорок, пересыпанный веселыми прибаутками, висел над окопами переднего края роты. Плащ-палатку откидывали невидимые руки — и тогда поток дневного света разливался по проходу, ручейками бился о стену.

Командир роты украдкой, как нашкодивший мальчонка, взглянул на Аню, вытер полотенцем лицо, на минуту задумался, глядя на тусклое отражение в круглом зеркальце. Он думал о новом санинструкторе. Что-то необычное было в ней. Почему он так послушно замолчал, встретившись с ее взглядом? Ведь он не робкого десятка.

Впрочем, судить о ней еще рано. Что она такое — покажет первый же бой.

Вот она сидит, делает вид, что дремлет. И ничего-то особенного в ней нет. Обыкновенное русское лицо, немного круглое, немного веснушчатое. Полная шея очень белая с голубенькими прожилками вен, высокая грудь. Да, ничего особенного! Вот разве тяжелые локоны коротких темно-каштановых волос хочется самую малость поворошить, убедиться, что они в самом деле ее, не чужие, не поддельные. Правая половина высокого лба прикрыта двумя такими гребешками, изогнутыми внутрь. Перелом бровей резок, упрям, так же как линия плотно сжатых губ.

Веки девушки дрогнули, она открыла глаза. Шкалябин виновато улыбнулся, покраснел. Чтобы сгладить неловкость, предложил:

— Устраивайтесь вот сюда, — он показал на земляной выступ, прикрытый плащ-накидкой, — отдохнете, а потом познакомлю с ротой. — Взял ремень с кобурой, опоясался.

Аня сняла шинель, бросила на указанное место, легла на бок, подобрав ноги. Ничего не сказала.

«Странная девушка», — подумал лейтенант и вышел.

Пашка возвратился в роту усталый, злой. В ушах все еще гудело, ломило кости. Можно бы и в санчасть, но он, конечно, не пойдет. И контузия пустяшная, и разговоров потом не оберешься. К черту санчасть, где наверняка продержат порядком. «А девка молодец, правильно отшила! Интересно, куда ее направили?» — размышлял он.

На угоры с пролысинами суглинка, где проходил передний край батальона, ложилась синяя тень. Из лощины, полукружием опоясывающей всю оборону полка, выкарабкивалась седая волна тумана. Потянуло холодком и запахом влажной земли. Дробная россыпь пулемета вспорола задремавший воздух, затрепала его, как огромный кус полотна, разорвала на клочья. На секунду вздыбилось эхо, споткнулось, упало, замолкло. Кто-то застонал протяжно, тяжело: «Ы-ы-ых, ы-ы-эх».

Пашка, не доходя до ротной землянки, бросился по ходу сообщения в окопы. На повороте в траншею лежал молоденький белобрысый солдат. Он захлебывался, хватая ртом воздух. Возле раненого суетились его товарищи, что-то предлагали, спорили.

Заметили связного. Подвинулись, уступили место. Пашка хоть и связной, ординарец, но перевязывать раненых мастак, да и крови не боится.

— В руку его садануло, — объяснили ему.

Пашка опустился на колени, расстегнул у раненого ворот гимнастерки, достал из кармана складной ножик, располоснул взмокший от крови рукав до самого плеча. Но то, что он увидел, заставило его зажмуриться, скрежет в ушах усилился, точно терли друг о друга две металлические заслонки. Разрывная пуля раздробила всю кость левого предплечья, наизнанку вывернула мышцы, разорвала кровеносные сосуды.

Пашка растерялся. Рука с ножом опустилась, мелко задрожала. Как накладывать жгут в таких случаях, Пашка не знал. За спиной тяжело сопели солдаты, ждали. Кровь заливала дно траншеи, впитывалась в сухую землю.

Кто-то решительно оттолкнул его. Пашка покачнулся и чуть не упал. Захотелось ругнуться, окрыситься, как давеча с той девкой. Пашка оглянулся. Рядом с ним, задевая его плечом, так же на коленках, стояла она! Он тупо уставился на девушку, а она даже не взглянула.

Что происходило дальше — Пашка помнил плохо. Видел, как девушка перетянула жгутом плечо солдата, ловко отсекла руку, наложила на обрубок целую подушку ваты, перевязала. Появились носилки, раненого унесли. А Пашка все стоял на коленях и никак не мог понять, что к чему.

— Отчаянная, — сказал кто-то.

— Отчаянная, — согласились солдаты.

— Что, Воробьев, сдрейфил?

Пашка посмотрел на насмешника. Перед ним стоял командир роты. А за носилками удалялась та, новенькая. Видно, очень смелая, коли тут же при всех, не моргнув глазом, оттяпала руку.