Отчаянная - [10]

— Хорошо, хорошо, не буду, но ты, пожалуйста, не волнуйся.

Несколько минут девушки молчали. Аня покорно приклонилась к Шуре, время от времени вздрагивая всем телом.

— Как тяжело! — повторила Аня. — Александра Ивановна… — Она умоляюще посмотрела на Шуру. — Сделай мне морфий! Кубик-два — все равно. Только поскорей. Понимаешь, поскорей!

Шура сделала строгое лицо. Ей не понравилась просьба, но взгляд Ани был так настойчив и упрям, что отказать не решилась.

— Не бойся, мне в госпитале делали, понимаешь…

— Я не боюсь, Аня, — твердо сказала Шура, — но прошу тебя, чтобы это не повторялось.

Когда Аня засучила рукав, Шура залюбовалась ее упругой и белой с матовым оттенком рукой. Она поднесла иглу, но уколоть решилась не сразу. Какая-то смутная тревога охватила ее при виде этой красивой руки… Что с Аней? Почему она попросила морфий?

После укола Аня поднялась и направилась было к двери, но Шура преградила ей дорогу и решительно усадила.

— Мне в роту надо, — сказала Аня.

— Я позвоню, чтобы о тебе не беспокоились. А теперь ложись и отдыхай, места хватит.

Спустя четверть часа Аня попросилась спать, Шура бережно уложила ее на свою постель, укрыла стеганым конвертом и долго сидела рядом.

Всю ночь шел мелкий, нудный дождь. К утру тяжелые тучи расползлись, оставляя за собой лоскутья чистого неба.

8

Шкалябин завтракал один. После ухода Пашки еще не успел подобрать нового связного. Честно говоря, ему просто не хотелось этим вопросом заниматься. Вещей у него не много, а для связи можно использовать любого солдата. Вещевой мешок он вчера отправил в обоз, при себе оставил планшет, полевую сумку — и все.

Через час начнется. А думы почему-то самые спокойные. Удивительное существо — человек! Как можно привыкнуть к любой опасности!

Вчера звонила Шура Солодко. Сказала, чтобы не беспокоился о ротном санинструкторе. Беспокоился. Тоже скажет. А что, разве нет? Разве он не думал целую ночь о ней? Он боялся даже в мыслях признаться, что эта удивительная Аня давно уже ему нравится. И нравится не только как смелый санинструктор.

Да что он в самом деле! Влюбился, что ли? Какая чепуха! А эти головки зачем? Зачем он тайно, воровски рисовал ее? Вот они, рисунки, здесь, в этом планшете. И ни за что на свете никому не покажет! А если убьют и рисунки окажутся в чужих руках? Тогда как? Засмеют. Скажут: пара — кулик да гагара. Ему уже скоро тридцать, а ей? Ей и девятнадцати нет…

Убьют. Эта мысль раньше как-то не приходила в голову. А почему теперь он думает о смерти? Скажи-ка, братец, честно: боишься умереть? Бояться? Это не то слово! Нет, решительно не то! Вот если сказать: жаль расставаться с жизнью, момент неподходящий — это, пожалуй, правильно. Аня…

Кажется, у Давида есть такая картина, где Жанна д'Арк стоит у допотопной пушчонки среди сраженных патриотов. Есть такая картина. Это точно. Кстати, о картинах. Было бы сейчас мирное время, эх и размахнулся бы он! Написал бы русскую девушку, идущую в бой вместе с солдатами. Короткие волосы, вернее, этакие тяжелые локоны, развевающиеся по ветру, взгляд мужественный… Отсветы начинающейся зари падают на лицо, одежду, автомат, который она держит в одной руке, в другой руке, конечно же, санитарная сумка…

Шкалябин залпом выпил остывший чай, посмотрел на часы. Еще рано. Командиры взводов задачу получили и ждут только сигнала.

В углу Шкалябин заметил щетку и банку сапожной мази. Пашка оставил. Почему все же он ушел? Конечно, он, Шкалябин, не мог ему отказать, сразу же разрешил. Но почему именно сейчас, перед прорывом? И вообще, если приглядеться к Пашке, он стал другим, задумчивым и дьявольски серьезным парнем. Раньше в нем это не замечалось. Балагурил почем зря, был веселым и даже дерзким. Хотя особенной смелостью никогда не отличался. Неужели и он?..

Шкалябин развернул планшет и, глянув на дверь, быстро вытащил один из рисунков, но так, чтобы в любую минуту его можно было задвинуть обратно. Лейтенант придвинул коптилку, рисунок окрасился в матово-желтый цвет. Вот она! Смотрит задумчиво и немного грустно. Из-под пилотки выбиваются завитушки коротких волос, губы спокойны, чуть приоткрыты в полуулыбке. Этот рисунок самый лучший из всех его работ. Штрихи четкие, скупые. Возле глаз девушки густая тень, фон прозрачный, он подчеркивает внутреннее настроение и даже характер девушки. И если когда-нибудь он будет писать задуманную картину, то обязательно использует эти рисунки, а первый — возьмет за образец.

Шкалябин несколько минут смотрел на портрет девушки. «Отчаянная», — улыбнулся он, вздохнул и, захлопнув планшет, быстро встал. Прощай, родная землянка!

Он с силой отдернул плащ-палатку, мглистый ветер ударил в лицо, выхватил язычок пламени в догоравшей плошке — и утро плеснуло в опустевшую землянку первый робкий луч рассвета. Окурки, обрывки газет на столе, где лежали остатки пищи, погасшая плошка с еще дымящейся ниточкой фитиля да теплый воздух, пахнущий жильем, — все, что осталось после тех, кто спал, работал, жил, а может быть, и любил здесь, среди этих земляных стен под непрочным бревенчатым накатом.

Ветер шевельнул обрывки газет и, словно убедившись, что они никому больше не принадлежат, сбросил их со стола и закрутил между двумя топчанами. Щетка и банка сапожной мази сиротливо остались лежать в темном углу.