Отцеубийцы - [72]

Хроуст впервые за весь разговор с любопытством посмотрел на него – и Латерфольт прикусил язык, мгновенно поняв, что сболтнул лишнего.

– Так ты выяснил, чего хотел Свортек на самом деле?

Латерфольт замялся. Хроуст обогнул стол, приближаясь к нему:

– Конечно, ты выяснил… А еще мне донесли, что Шарка вышла из забытья и вы с ней, Рейнаром и Моррой всю ночь пропадали непонятно где. И ты до сих пор молчишь?

– Не о чем рассказывать. Они просто помогли. Шарка вернулась, и все. Я понятия не имею, чего хотел Свортек. Да и какая разница?

От взгляда Хроуста, как прежде от его смеха, хотелось убежать хоть на край земли. Латерфольт крепко сцепил челюсти, не давая зубам биться друг о друга. Даже падая в руки демонов, даже на Изнанке среди призраков он не ощущал такого ужаса, как перед этим умирающим одноглазым стариком.

– Ты все забыл, сын мой, – неожиданно мягко произнес гетман, укладывая руку ему на плечо, словно хотел вдавить в пол. – Как тогда, с тем домиком на дереве. Ты забыл о своих людях, забыл, зачем тебе Шарка, забыл, что я никогда не видел на троне Рейнара. Ты забыл, что Свортек – наш враг, а не покровитель. Забыл, что я веду по этому пути не их, а тебя.

Латерфольт сглотнул ком в горле, пока Хроуст отходил от него обратно к столу. Хоть рука гетмана соскользнула с его плеча, егермейстер по-прежнему не мог пошевельнуть и пальцем. Затем старик встал на одно колено, достал из-под стола короткий штандарт со свернутым знаменем и протянул сыну:

– Раз Дар не разделить, времени у меня совсем немного. Но пока я жив, я буду напоминать тебе, кто здесь истинный король.

Дрожащими руками Латерфольт развернул знамя, зеленое, как весенняя листва, с бледно-золотой бархатной окантовкой. В центре знамени красовался белый… Нет, не лев, как он сначала подумал, сбитый с толку длинной гривой. На флаге был вышит степной лис со стрелой в одной лапе и нитью в другой. Его голову венчала корона из оленьих рогов, а грудь обвивали лилии, такие же, как на доспехе Шарки.

Латерфольт пялился на воинственно оскаленную морду, не в силах выдавить ни слова. Герб самого Хроуста с рогатым жуком и в подметки не годился этому знамени.

– Я знаю, у Лютобора был другой герб, – подал голос Хроуст. – Я оставил цвета твоего рода, но все остальное – это твоя история, которую скоро, очень скоро будет знать каждая собака в Бракадии.

– Но… Ян, я не могу… – Слова путались, перебивая друг друга даже у него в голове. – Я же просто отребье, полукровка! Бракадийцы никогда не…

– Ты – истинная Бракадия, которую мы освободим. Ты жертвуешь ради нее всем, что у тебя есть, всем, что ты любишь. Твоя семья сгорела в огне войны, как и Тартин Хойя. Ты символ того, что с Бракадией сделали такие, как Редрих, Свортек и Рейнар…

Хроуст покачнулся, успев лишь прикрыть рукой глаз в приступе боли. Латерфольт бросил штандарт на стол и подхватил гетмана. Усадил его в кресло, принес воды и ждал, крепко сжимая мозолистую руку, пока губы Хроуста неразборчиво шептали:

– Я не дам тебе забыть…

Перед закатом хинны вышли из города в поле. Ветер приносил в город рык их варганов, бой барабанов и тонкие переборы морихуров, к которым затем присоединилось и пение. Несчастные бракадийцы, до которых сквозь шум долетали напевы, похожие на волчьи стоны, переходящие то в горловой рык, то в орлиный свист, содрогались в ужасе. В них просыпалась глубинная память предков о тех временах, когда полчища диких всадников проносились по стране, как мор, и короли, рыцари и даже кьенгары были бессильны перед их жаждой разрушения.

Латерфольт, сидя у костра в окружении полусотни хиннов, изо всех сил надеялся, что музыка материнской половины его сердца летит дальше, к самым стенам Хасгута, и проникает сквозь доспехи в черные сердца… Пусть сам он не понимал ни слова этого языка, но вокруг собрались те, кто знал речь хиннов. Они обращали свои песни к нему одному. «Принц Сироток», «Лесной Пан», «егермейстер» – этих слов они не произносили. «Латерф-Гессер» – вот какой давно забытый Бракадией титул ласкал его слух.

Пусть в Лучинах празднуют по-бракадийски: Хроуст распорядился, чтобы перед великой битвой его войско без стыда воспело саму жизнь. По бракадийским традициям нарушить празднование внезапным нападением считалось тяжелым грехом, на который вряд ли пошла бы даже такая свинья, как Редрих. Правда, истории известны были случаи, когда вражеская армия праздновала семь лет подряд, и запрет на атаку наложили только на один день празднования. Поэтому эта ночь была громче, чем даже день возвращения Хроуста.

Латерфольт оставил Шарку веселиться с женщинами, а Дэйна – с Сиротками. Потом он тоже придет к ним выпить бракадийского пива, но сначала изопьет из рога айраг. Пиво, впрочем, нравилось ему больше. Айраг, замешанный на конском молоке с травами и грибным настоем, был немилосерден и уже сейчас превращал танцующие перед ним фигуры в размытые тени, похожие на демонов Шарки. «Интересно, – подумал Латерфольт, – как выглядели бы мои демоны? Уживутся ли с надменными бракадийцами хинны – бывшие рабы, которых он освободит под зеленым флагом с белым лисом?»