Отбой! - [82]
Поезд трогается. Кое-кто из добровольцев салютует выстрелами.
— Черт вас возьми, олухи, берегите патроны! — кричат из окон «братья офицеры».
Раздается еще несколько выстрелов в воздух. Это за «олухов». Потом наступает тишина. Даже пение смолкло. Усталые, мы засыпаем, но ненадолго. На следующей станции нас опять будит буря оваций.
«Братья офицеры» едут во втором классе. Иногда они появляются среди нас. Командир моей роты, молодой и честолюбивый лейтенант Вытвар, питомец венской кадетской школы, почти все время сидит у нас, хотя в наших вагонах холод, а в штабном тепло.
Едва добровольцам стало известно — не без моей помощи! — что Эмануэль — бывший кадет, снявший с себя все нашивки, чтобы вступить в батальон простым добровольцем, он сразу завоевывает всеобщую симпатию.
Остальные командиры, несмотря на показное «тыканье» и обращение «брат», сохраняют несколько неприятный тон, с оттенком былого превосходства: мол, мы и сейчас старше вас чином, хоть и не придаем этому значения. В глубине души они относятся к нам далеко не так, как стараются показать. В приливе демократизма они проявляют к субординации деланное пренебрежение, но крепко держатся за все выгоды, связанные со званием, и сохраняют офицерские знаки различия так тщательно, что это как-то не вяжется с их показным панибратством с солдатами.
Короче говоря, равноправие наше лишь показное. К нему стремятся низы, а верхи, в которых живуч дух старой армии, расценивают равноправие как неизбежное и временное явление, к которому надо отнестись осторожно, как ко всякому неожиданному и скоропреходящему новшеству.
Но солдатская масса упорна в своей последовательной демократичности. Попробуйте приказать что-нибудь рядовому воину отрывистым, высокомерным тоном, который был принят в старой армии. Ваше распоряжение не будет выполнено, да еще услышите в ответ: «Брат взводный, нынче гавкать не полагается», или: «Поди-ка ты подальше!»
Влияние демократически настроенных солдат настолько сильно и заразительно, что ему поддаются и офицеры. Стараясь завоевать расположение команды, они приятельски коротают с нами время в грязных вагонах.
Эшелон с восемьюстами бойцов, обозом и лошадьми мчится через Чехию. Макеты виселиц, плакаты, вагоны, украшенные хвоей, — все это вызывает повсюду восторг населения.
Лишь глубокая ноябрьская ночь, полная безмолвной красоты, приносит успокоение. Перроны безлюдны. Мы с наслаждением вдыхаем свежий воздух тихих маленьких станций. Тишина успокаивает нервы, взбудораженные в течение дня шумом на бесчисленных вокзалах, где люди в разнообразнейших костюмах и униформах приветствовали наш поезд. Дети, взрослые, старики и старухи — все встречали нас, это были трогательные и волнующие встречи… но убийственно однообразные. Голова трещит, и мы засыпаем, улегшись на полу. Я сжимаю значок с кусочком шелка от блузки и сквозь сон чувствую запах потных ног, обмоток, скверного табака.
Еще не мир, еще война! Мы свободное войско, но смердим как и прежде, при монархии; и какой-то бес-искуситель исподтишка нашептывает нам: солдатская доля повсюду в мире одинакова. Солдаты всегда смердят, потому что война — это окопы и грязь, от солдат пахнет потом, скверным табаком, нечищеными зубами, грязным бельем. Словно бог лишил нас своего образа и подобия, словно этим солдатским запахом он отметил любое войско без различия: американцев и немцев, чехов и венгров, англичан или сенегальцев, подневольную или добровольную армию. Все мы равно заклеймены им…
Мы не мылись всего одни сутки. Через день-другой мы станем точно такими, какими были на итальянском фронте. Вместе с грязью появятся вши, мы снова превратимся в скот. Были серой скотинкой и снова станем ею, хотя мы я на «ты» с офицерами, которые едут в чистеньком втором классе.
На моравских станциях весело, точно в праздник. Здесь уже не поют в нашу честь гимн «Где родина моя?», как было повсюду в Чехии, где то и дело приходилось вытягиваться в струнку и брать под козырек. В Моравии нас приветствовали звуками кларнетов, плясовой музыкой, даже — какое внимание! — пражскими песенками. Девушки хлопают в ладоши и кокетливо поводят плечами, приглашая нас выйти из вагонов. Мы устраиваем набег на них, точно на сабинянок. Девушки визжат так пронзительно, что хоть затыкай уши. На гравии между рельсами начинается лихая и прекрасная пляска. Девушки взвизгивают, локомотив гудит (машинист старается изо всех сил), свистят кларнеты. Офицеры, запыхавшиеся от бешеного темпа, кричат:
— Довольно, хватит! Отправляемся! По местам!
Но музыканты не умолкают, плясуньи и наши кавалеры не прекращают танца.
Но вот конец! На прощанье добровольцы в вагонах дружно затягивают:
Наш рев способен был бы обратить в беспорядочное бегство неприятеля, он, наверное, был слышен и в нудной Чехии, где только и умеют, что каждые четверть часа будить усталых солдат патриотическими хоралами и высокопарными фразами.
После этой станции весь батальон, отупевший от медленной езды, точно ожил. Добровольцы уже не валяются на полу; они сгрудились у открытых дверей. Мы выехали из Праги в субботу, стало быть, проезжаем Моравию в воскресенье. Праздничный день! Красочные народные костюмы замечательны. Население придорожных деревень глазеет на наш поезд. Девушки свежи, как морозный воздух.
Две женщины — наша современница студентка и советская поэтесса, их судьбы пересекаются, скрещиваться и в них, как в зеркале отражается эпоха…
Жизнь в театре и после него — в заметках, притчах и стихах. С юмором и без оного, с лирикой и почти физикой, но без всякого сожаления!
От автора… В русской литературе уже были «Записки юного врача» и «Записки врача». Это – «Записки поюзанного врача», сумевшего пережить стадии карьеры «Ничего не знаю, ничего не умею» и «Все знаю, все умею» и дожившего-таки до стадии «Что-то знаю, что-то умею и что?»…
У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.