Отара уходит на ветер - [45]

Воссияло солнце… Поблёкшие в засуху травы вновь окрасились в яркие и насыщенные малахитовые, салатовые, изумрудные и бутылочные цвета. Прополосканный воздух посвежел. Присмиревшие во время ливня насекомые заползали, запрыгали, залетали туда-сюда. Исполинский семицветный транспортир раскинулся над степью как яркое напоминание, что второго всемирного потопа не будет.

— И сейчас, и всегда, и всегда-привсегда, — вслух завершил Вовка молитву, как легло ему на сердце.

— По любой! — закончил и Санька, приоткрыл один глаз и… оторопел.

Далеко-далеко впереди, прямо под радугой, паслась отара. Санька раззявил рот. Сердце затарабанило в грудную клетку, как затопленный сосед в квартиру этажом выше. У пастуха спёрло дыханье. Он протёр глаза, ткнул напарника в бок и прицелился пальцем в бело-серое пятнышко под висевшим в синеве коромыслом. Вовка навёл резкость и впился в указанную точку; ему показалось, что он тоже различает впереди что-то, очень похожее на отару. Видение длилось одно мгновенье и исчезло. Пастухи переглянулись.

— Не домолились, — сказал Санька.

— Или пере, — предположил Вовка.

Надеясь догнать блудных носителей руна, хакасские аргонавты со всех ног припустились к радуге. Она разрушалась на глазах. Краски на арке облупливались и бледнели, от неё откалывались куски, и вскоре от броского ориентира не осталось и следа. Несмотря на это, ребята продолжали погоню на немыслимой для человека скорости. Для человека — да, но не для пастухов, которых за людей никто не считает. Это был беспрецедентный галоп по азиям. На средних и дальних дистанциях устанавливались олимпийские и мировые рекорды, у которых не было свидетелей, кроме Иеговы. Но усталость всё же взяла своё. На восьмой версте пастухи повалились наземь. Через пять минут выяснилось, что не замертво. По-стариковски кряхтя, парни поднялись и пошли пешком. Ну как пошли — поковыляли по ковылю. А спустя какое-то время и ковылять уже не могли — отказали ноги. Оставалось одно — ползти. И надо отдать должное доблестной дурости пастухов: желая сократить расстояние до отары хотя бы на несколько метров, они поползли на коленках, как семимесячные. Затем ребята впали в ещё более глубокое детство, когда вроде и тело-то канолевое, и без пробега будто, а всё равно лежишь, как парализованный, ещё и рот пустышкой заткнут. Словом, делать нечего — парни стали продвигаться вперёд мысленно. А потом и мысли выдохлись и потухли — пастухи забылись сном…

…Проснулся Вовка глубокой ночью. Он лежал на спине, поэтому первое, что увидел, было небо. Его сердце, замешанное на романтических дрожжах, переполнил восторг. Над пастухом мерцали биллионы звёзд, сновали по своим космическим делам спутники, сгорали от любви к вселенной кометы. Такого красивого ночного неба, как над хакасской степью, Вовка не видел нигде. Не зная, что делать с нахлынувшими на него переживаниями, внук славян протянул руку к древнерусскому ковшу Большой Медведицы и долго вот так голосовал неизвестно кого из лежачего положения.

Не хочется лишний раз топить рыло в чабанскую сагу, однако как умолчать о том, что Вовкин экстаз не может служить для нас маяком в небесном вопросе. Юноша откровенно слабо разбирался в ночных небосклонах, так как к семнадцати годам мало где побывал. Вот поколесил бы с Колумбово, Конюхово да Кусто по белу свету, понаблюдал бы с разных морей и континентов за звёздными высями, тогда понял бы, что такого совершенного Млечного Пути, как над хакасской степью, действительно нет нигде. Ни там, ни вон там, ни даже там. Пишу это не на правах путешественника, рекламы или любви к малой Родине, а нахально. Сейчас даже заставил себя возненавидеть степь и взглянуть наверх (время 23:25, безоблачно) глазами предвзятой вражины. Пустое. Краше нашего звёздного неба нет и даже, быть может, и быть не может.

Санька проснулся за час до Вовки. Подложив руки за голову, он смотрел на звёзды и группировал их в новые созвездия по своему усмотрению, нимало не соображаясь с астрономией. Не забывал и присваивать своим треугольникам, галошам, иж-юпитеру, фляге, моторашке и бескозырке-как-у-Димона соответствующие имена. Если выходили повторы, как в случае с треугольниками и калошами, то к именам добавлялись цифры — Санька не оставлял шансов космическому хаосу. За овец пастух был относительно спокоен. Он знал, что поздним вечером они сбились в круг и улеглись спать, следовательно, до утра не смогут уйти в отрыв. Хоть какой-то плюс.

— Сань, спишь? — прозвучал в ночной тиши вопрос, прервавший межгалактическую войну между созвездиями Бескозырки и Моторашки на самом интересном месте.

— Нет, — был ответ.

— О чём думаешь?

— О фигне всякой.

— Поделись, — попросил Вовка.

— Ты всё равно не поймёшь, — посмотрев на обречённую Моторашку, сказал деревенский.

— Сань, а ты вот кем хочешь стать?

— Опять ты со своими глупостями.

— Нет, ну кем — а?

— Смотрящим по космосу, — брякнул Санька, подогнав на подмогу Моторашке звездолёты с Галоши-4.

— Всё шуточки тебе… А я вот примером хочу стать…

— Семью семь?

— Да иди ты!

— Не, ну я серьёзно, — сказал Санька. — Примеры, они ведь разные бывают. Могут плюсоваться, делиться там. Скажи хоть, чему ты, гамно, равно?