От Великой французской революции до I Мировой войны - [33]
Надо сказать также, что исключение из числа наследников по завещанию касается не только материальных благ. Наследство — это и символический капитал: отношения, репутация, положение, статус, «наследование обязанностей и добродетелей» (Сартр. Идиот в семье). Это лучшая протекция и самая большая несправедливость. Во время «Процесса Бовари»[42] Флобер писал своему брату Ашилю з января 1857 года: «Надо бы довести до сведения Министерства внутренних дел, что мы здесь, в Руане, составляем то, что называется семьей; это означает, что у нас здесь глубокие корни; обвинения в аморальности в мой адрес больно ранят множество людей».
Семья, секс и кровь
Кроме вышеописанных реально выполняемых функций, у семьи есть и другая важнейшая миссия — воспроизводство многочисленного, здорового и плодовитого населения; во второй половине XIX века были сильны страхи вырождения нации, поэтому вопрос о здоровой сексуальности витал в воздухе.
Без сомнения, мысль о том, что наиболее благоприятные условия для «правильных» половых отношений возможны только в браке, что брак является залогом сексуального здоровья, уходит корнями во времена Античности. Мишель Фуко в работе «Забота о себе» (1984) показал, как в Древнем Риме в окружении императора Антонина и у стоиков возник идеал умеренной супружеской жизни. В XIX веке охотно ухватились за эту античную мораль. Возможно, это было пуританское влияние? В одном из часто переиздаваемых сочинений для народа Бенджамина Франклина под названием «Альманах бедного Ричарда» проповедуется умеренность. Врачи, эти новые священники, обожествляют брак, видя в нем, с одной стороны, регулятор затрат энергии, с другой — лекарство от опасного и разрушительного для населения секса в борделях.
Таким образом, именно поэтому во второй половине XIX века в «мифах о наследственности» (выражение Жана Бори), создаваемых как медиками, так и романистами (например, «Плодовитость» или «Доктор Паскаль» Эмиля Золя), сквозит боязнь великих «социальных бедствий» — туберкулеза, алкоголизма, сифилиса. Страх наследственных «пороков» и «испорченной» (сифилисом) крови заставляет семью быть бдительной. Целомудрие приветствуется даже у молодых людей, чьи проказы раньше считались залогом мужественности — лишь бы девушки сохраняли девственность.
Нуклеарная семья как храм обычного секса диктует нормы и клеймит позором секс на стороне. Супружеская постель — алтарь законных наслаждений. Она больше не окружена балдахином, но у спальни толстые стены, на двери надежный замок, и дети входят в эту комнату лишь в исключительных случаях. В то же время родители могут входить в спальню детей когда угодно. Церковь, прежде столь суровая, предписывает священникам во время исповеди не задавать лишних вопросов состоящим в браке людям, и прежде всего замужним женщинам. Мир тебе, супружеская постель! «Кристалл в диспозитиве сексуальности» (М. Фуко), семья также является гарантом рождения здорового потомства, «хорошей крови». Берегитесь, слабые звенья в цепи! Даже анархисты неомальтузианского толка, желавшие освободить бедняков и женщин, попавших в сексуальное рабство, от неконтролируемой рождаемости, впадают в соблазн евгеники, этой мечты о «чистоте» потомства, возникшей из неоднозначности социального дарвинизма.
Мы видим, что семья подвержена противоречивым влияниям. С одной стороны, роли, которые ей подчас навязывают, укрепляют ее и заставляют хранить свои тайны. По мере нарастания тревоги privacy охраняется все более ревниво. Это наводит на мысль о матери семейства, тревожащейся за своего ребенка, которой Фрейд говорил: «Что бы вы ни сделали, это будет плохо».
С другой стороны, осознание роли семьи на демографической и социальной арене приводит власть — благотворительные организации, медиков, государство — к желанию окружить ее чрезмерной заботой, проникнуть в ее тайны и взять штурмом эту крепость. Речь здесь идет в первую очередь о бедных, самых обездоленных семьях, которые с точки зрения общественности не способны исполнять свои обязанности, в частности в плане воспитания детей. В начале XX века судебные органы, врачи и полицейские во имя «интересов ребенка» все больше вторгаются в частную жизнь.
Однако зачастую семьи, не чувствуя в себе сил и способности противостоять трудностям, сами обращаются за помощью к полиции, так что социальный контроль — не только внешнее давление, так называемая всеподнадзорность, но бесконечно более тонкая и сложная игра желаний и жалоб. В Жеводане в конце XIX века просьбы о вмешательстве правоохранительных органов все чаще поступают непосредственно от семей или от одного из членов семьи, подвергающегося нападкам со стороны родных.
Семья, «невидимая рука», «скрытый бог» социального функционирования, иногда тайно действующая в недрах политической демократии, находится на стыке непримиримых противоречий частного и публичного. Граница, которая разделяет эти две сферы, в зависимости от времени, места и среды проходит не всегда по одной и той же линии. Границу следовало бы провести, чтобы понять всю мощь конфликтов и страстей, которые раздирают семью.
