От тёмного истока - [72]

Не обращая даже никакого внимания на графа, я спустился с крыльца на пару ступенек и поманил главного залесьевского охранника рукой:

— Ну давай, иди сюда, бык. Сейчас я тебе рога-то пообломаю.

Командир взревел и кинулся на меня со всею мощью опытного уличного бойца, отточенными движениями принимая борцовскую стойку и нанося серию могучих, подлых и точных ударов… по пустому месту. Я попросту деволюмизировался, подождал, пока незадачливого самбиста собственной инерцией пронесёт сквозь меня, развернулся и выстрелил ему вслед из дробовика. В последний момент я всё-таки направил ствол вниз, и картечь хлестнула поединщика по ногам. С воплем он повалился на деревянные ступени, забрызгивая их кровью. Я же передвинул помповый затвор, повернулся ко второму моему потенциальному оппоненту и, не говоря худого слова, также выстрелил ему в ноги. Теперь двое главных графских подручных орали в унисон, а я спокойно поднялся обратно к Рихтеру, обрёл плотность, вольным движением закинул дробовик стволом на плечо и презрительным тоном сказал:

— Следующий!

Волк-дампир одобрительно покосился на меня и неразборчиво пробурчал что-то вроде «не убийца, хорошо». Как он потом рассказывал, вся короткая сценка поединков, если их можно было так назвать, выглядела довольно эффектно и непостижимо для обычного взгляда: я сошёл с крыльца, на меня очень умело налетел мастер боевых искусств, но тут же он грохнулся на ступени с окровавленными ногами, как будто неудачно споткнулся, и тут же, как подкошенный, точно так же рухнул Пузин. А я вновь появился на крыльце, закидывая на плечо ружьё.

Даже граф и Люция были несколько обескуражены столь быстрым и неудачным для них исходом единоборств. Охранники же и вовсе отпрянули в испуге и вновь зароптали.

— Ну, всё! — заревел Залесьев. — Хватит игр! Со мной такие фокусы не пройдут, бесплотник! Я лично тобой займусь! Люция, вместе с охраной убивай вампира и ведите обе жертвы вниз. А я скоро сам принесу к алтарю ещё одну!

Я не очень хорошо помню нашу с графом схватку. Как только вокруг окончательно померк свет, и из-под роскошного пиджака графа вновь вымахнули тёмно-огненные щупальца, я бросил ружьё, вытащил штык-нож, деволюмизировался и включил «истинное зрение» с твёрдым намерением на этот раз держать такое своё состояние, насколько хватит сил. Опять мы с Владом словно бы остались наедине, друг против друга, острия мечей Света и Тьмы. Быть может, немного пафосно прозвучит подобное сравнение, но ведь и впрямь я ощущал, будто волю мою вела иная, высшая рука. Как я сам мог бы осмелиться на такой бой? Почти обессиленный — и последние поединки с графскими подручными отняли у меня ещё изрядную часть психической энергии, — измождённый всё возрастающим давлением присутствующего рядом ужаса, вгрызающегося в тонкий волевой барьер, которым я от него старался отгородиться, снедаемый постоянной тревогой за судьбу своей любимой… Я хотел, я отчаянно желал бросить всё, уйти, удрать, скрыться, может быть, даже сдаться — но что-то вело меня вперёд. Мечу, наверно, тоже боязно и больно сталкиваться с вражеским клинком — но непреклонная воля сражающегося вновь и вновь направляет его на удар. А ещё моя ярость против Залесьева и таких, как он, и против их мерзких хозяев также оказалась сильнее страха. Я заглянул за свой страх. Я перешёл через него. Он не исчез — но и не определял полностью мои поступки.

Никто не видел нашего с графом боя. И я не видел происходившего в физическом, реальном мире. Уже потом я узнал, что призванные ещё заранее Рихтером со всего леса сонмища грызунов и насекомых — крыс, летучих мышей, бабочек-траурниц, жуков, мух и прочих гигантским полчищем и роем налетели на охранников, облепили и закусали их, заставив побросать оружие и разбежаться, утащив раненых. Что Рихтер сошёлся в прямом поединке с Люцией, сила вампира против силы демоницы, ловкость против ловкости, зубы и когти волка против зубов и когтей ведьмы, что он нанёс своей противнице жестокие раны, но всё-таки был побеждён, и едва не погиб, с трудом успев обратиться в туман. Что Люция, не имея времени рисовать магический круг, бросила бой и побежала к автомобилям за жертвами, а у Рихтера уже не было сил ей помешать.

Да, граф умел действовать одновременно в двух пространствах — ментальном и реальном. Я хорошо понимал, что именно поэтому деволюмизация не спасёт меня от его атак. В руках графа не было оружия, но оно ему было и не нужно. Страшный жар от тёмно-пламенных щупалец и без того держал меня на расстоянии. Но когда одна из этих дымящихся густым чёрным маревом змей вдруг метнулась в мою сторону, я нашёл в себе силы не отпрянуть назад, а выставить ей навстречу мой клинок. Руку словно бы объяло огнём, и я закричал от боли, но и граф издал жуткий рёв и отшатнулся назад — налетевшее на штык-нож щупальце оказалось перерублено пополам. Обрубок его, торчащий из-под пиджака Залесьева, начал ритмично выбрасывать сгустки гадкой чёрно-багровой жижи, мгновенно испаряющейся в мутном воздухе с мерзким шипением. С удивлением я глянул на кулак свой, сжимающий рукоять ножа — он был совершенно цел, а ведь мне показалось, что я только что сжёг всю руку… Граф прыгнул вперёд и вверх и завис надо мною, разворачивая все свои целые щупальца и занося их, как огненные хлысты, для одновременного могучего удара. На долю секунды я зажмурился. Теперь я знал, что надо делать, но также и знал, что меня ожидает. Безумная, ужасающая, рвущая на части боль от врывающегося со всех сторон в моё бесплотное тело тёмного огня. Я понимал, однако, что это и есть путь к победе, и если я хочу остановить весь этот кошмар, хочу спасти людей, спасти своего друга, спасти мою Анну, то я должен буду пройти сквозь эту муку, даже если это будет последнее, что я почувствую и увижу. И с остервенением отчаянного бесстрашия я рванулся навстречу удару, крича почему-то: «Бей фашистов! С нами Крестная сила!!» Иногда во сне мы бросаемся с обрыва в бездну, или в иную опасность кидаемся очертя голову, зная, что это принесёт боль и страх, но также и зная, что иначе не проснуться и не завершить сон.