От СССР к России. История неоконченного кризиса. 1964-1994 - [7]

То ли в результате реформаторских усилий, то ли в связи с более жестким правлением, которым часто сопровождается приход к власти новых руководителей, а может, благодаря надежде на будущие успехи первая стадия брежневского правления оказалась достаточно благоприятной для советской экономики. Позднее о ней будут вспоминать почти с ностальгией, как о годах относительного благоденствия. Статистика отмечала ускорение темпов развития, что, казалось, говорило об изменении прежде преобладавшей тенденции к их замедлению. Впервые, тоже по инициативе Косыгина, намечалась программа, в соответствии с которой производство автомобилей должно было увеличиться в четыре раза в течение пяти лет: фирма ФИАТ строила огромный завод на берегу Волги в городе Тольятти[38]. И хотя России было еще далеко до уровня оснащенности автомобилями, достигнутого в Америке и Западной Европе, казалось, что она приближается к нему. Были расширены также программы жилищного строительства. В действительности же того качественного скачка в эффективности экономики, к которому стремился Косыгин, не произошло, и позднее пришлось признать ограниченность этого эфемерного прогресса. Но даже несмотря на то, что расчеты не оправдывались, результаты все же не казались такими удручающими, что, в свою очередь, становилось аргументом в пользу тех, кто предпочитал не заходить далеко по пути истинных реформ.

Цензура и «самиздат»

В общем, хлеб был. И даже в какой-то степени с маслом. Но не хлебом единым жив человек: эта евангельская истина, использованная в начале 50-х годов как заголовок романа, ставшего мишенью для нападок московских руководителей, очень часто цитировалась в СССР в первый период брежневского правления. Уже в последние /21/ годы правления Хрущева отмечалась растущая политическая активность творческой интеллигенции, сопровождавшаяся публичными дискуссиями между высшим руководством и целым рядом писателей, художников, артистов[39]. Для многих представителей культуры «стабильность» означала надежду на большую свободу. Спустя годы некоторые из них вспоминали это время — небольшой «просвет между хрущевской оттепелью и расцветом брежневской эпохи» — как краткий, но счастливый миг[40].

В сентябре 1965 года в Москве были арестованы два писателя — Андрей Синявский и Юлий Даниэль, которые были мало известны за пределами определенного круга и которые под псевдонимами опубликовали за границей сатирические и критические заметки о советской действительности. Их арест обозначил памятную дату в развитии общественной жизни СССР, как бы тогда ее оценили противостоящие стороны. Это был вызов, брошенный двумя писателями: обратившись к зарубежным издательствам, они нарушили существовавший долгие годы неписаный, но неоспоримый закон советского образа жизни, по которому искать поддержки за рубежом было свидетельством нелояльности, если не настоящего предательства. Незадолго до этого такой великий поэт, как Пастернак, по такой же причине был не только заклеймен властями, но практически остался в изоляции даже среди своих коллег. На этот раз реакция была совершенно иной. Конечно, в Москву по поводу двух писателей приходили многочисленные осуждающие письма, инициированные самими властями. Но впервые появились свидетельства и другого рода. В центре Москвы на Пушкинской площади прошла демонстрация протеста против ареста писателей, пусть небольшая, всего в несколько человек, но такого прецедента начиная с далеких 20-х годов еще не было.

Реакция еще больше усилилась во время процесса, начавшегося в январе 1966 года не без некоторой рекламы. Шум, поднятый за рубежом, уже сам по себе обескураживал советское руководство. Но более настораживающими были пока еще ограниченные проявления несогласия внутри страны, которые тем не менее уже нельзя было не замечать. Формировалась оппозиция — явление скорее политическое, нежели культурное. В публикациях о процессе появлялись только те мнения, которые согласовывались с обвинительным заключением. Но родные и близкие обвиняемых написали другие отчеты, и в отпечатанном на пишущих машинках виде они начали ходить по рукам. Так родился новый метод борьбы. Протест стал явным. Власти пытались задушить его, но оппозиция не давала больше затыкать себе рот: она нашла способ распространения своей информации Репрессии стали усиливаться. Так образовывался круговорот, из которого руководство Брежнева не сможет более выйти. /22/

А в советскую жизнь вошло новое явление — «самиздат». Неугодные властям произведения искусства и политические идеи не могли проникнуть в официальную печать из-за жесткой цензуры, но теперь они получили пусть примитивный, но вполне автономный канал распространения: они перепечатывались на машинке и передавались от одного читателя другому. Метод этот был не так уж нов. Отдельные его преодоления встречались и прежде. Но лишь в середине 60-х годов «самиздат» становится настоящим явлением политической и культурной жизни, явлением, сильно впоследствии повлиявшим на культурную жизнь СССР. Отчеты о судебных процессах, которые власти предпочитали держать под спудом, но которые им не удавалось больше сохранять в тайне, в значительной мере усилили это влияние. Другим толчком было растущее неприятие цензуры, не только жесткой, но подчас просто тупой, — традиционный удел всех цензур. На дрожжах хрущевских преобразований выросли произведения, написанные уже известными или молодыми авторами, критически оценивающими прошлое СССР и его настоящее. Публикация таких произведений была запрещена. Немалое их число находило дорогу пусть к ограниченному, но, возможно, более эффективному способу подпольного распространения. Был и другой путь, указанный Пастернаком, Синявским и Даниэлем: опубликованные на Западе книги потом тайно возвращались в Советский Союз.