От Шекспира до Шоу: Английские писатели XVI—XX вв. - [36]

Первое путешествие Байрона скоро обросло легендами, как, впрочем, и вся его жизнь. Многие их них совершенно фантастичны, другие навеяны его первой поэмой о Чайльд Гарольде.

Об одном приключении упоминает Байрон. Однажды вечером в Афинах он обратил внимание на людей, которые тащили тяжелую ношу; ему показалось, что из мешка слышатся стоны. Он сумел остановить идущих, заставил их бросить мешок и скрыться. В мешке оказалась связанная женщина, жена богатого турка, которую муж заподозрил в супружеской измене и приговорил к смерти, — ее зашили в мешок и понесли к морю. Байрон спас несчастную и надежно укрыл ее от преследований в христианском монастыре, но она скоро умерла там от пережитых потрясений.

Летом 1811 года Байрон послал матери из Ливерпуля депешу о своем возвращении. Но приехав в Ньюстед, он увидел свою мать мертвой: терпеливо прождав два года его возвращения, она умерла от радости. Это был тягчайший удар для сына. «Мать может быть только одна»; «Я потерял лучшего друга», — говорил и писал Байрон в эти дни.

В охваченной войной Испании, в угнетенной Греции, в черные стамбульские ночи Байрон, возможно, вспоминал свою Англию как мирную, цивилизованную страну. Теперь ему пришлось горько разочароваться: его родное Ноттингемское графство пылало в огне луддитского движения, и уже воздвигались виселицы для расправы с мятежными рабочими.

Луддитами называли рабочих — разрушителей машин. Все свои бесчисленные бедствия — массовые увольнения с фабрик и прядилен, голод и безработицу — они объясняли появлением и внедрением машин и уничтожали их, еще не умея «отличать машину от ее капиталистического применения…».[16] Своим покровителем и вождем они называли ткача Неда Лудда; это была вымышленная, легендарная фигура, отчасти связанная с традиционными для северных графств Англии представлениями о Робине Гуде, защитнике угнетенных.

Английские промышленники издали специальный закон о смертной казни за разрушение машин, и билль этот был поставлен на голосование в парламенте. В феврале 1812 года Байрон выступил в палате лордов с пламенной речью в защиту рабочих-луддитов.

Впервые Байрон был введен в палату лордов еще до своего путешествия на Восток, в 1809 году. Тогда он сел на скамью оппозиции и этим самым признал свою принадлежность к парламентской партии вигов (тори были тогда у власти, а виги — в оппозиции). Но его речь против смертной казни луддитов была не просто речью вига: в ней звучал подлинно демократический протест против угнетения и нищеты народа. Он сказал:

«Я проехал через Пиренейский полуостров, когда там свирепствовала война, я побывал в самых угнетенных провинциях Турции, но даже там, под властью деспотического и нехристианского правительства, я не видел такой ужасающей нищеты, какую по своем возвращении нашел здесь, в самом сердце христианского государства… Вы называете этих людей чернью. А понимаем ли мы, чем мы обязаны черни? Ведь это чернь обрабатывает ваши поля, ведь это из черни набирается ваш флот и вербуется ваша армия, ведь это она дала вам возможность бросить вызов всему миру, — она бросит вызов и вам самим, если нуждой и пренебрежением будет доведена до отчаяния!.. Разве изголодавшийся бедняк, которого не устрашили ваши штыки, испугается ваших виселиц?»[17]

Речь Байрона была образцом ораторского искусства, по мнению многих, даже врагов. Но парламент, разумеется, проголосовал за новый закон о смертной казни луддитам; кроме Байрона, против этого закона голосовал еще один человек. Виселицы воздвигались по всей стране.

Через несколько дней после своей парламентской речи Байрон опубликовал в прогрессивной газете стихотворение «Ода авторам билля против разрушителей станков». Это была гневная сатира на авторов билля — промышленников и фабрикантов. Байрон писал в ней:

Не странно ль, что если является в гости

К нам голод и слышится стон бедняка,

За ломку машины ломаются кости

И ценятся жизни дешевле чулка?

Перевод О. Чюминой

Через четыре года, в 1816 году (во время второй вспышки луддитского движения), Байрон написал небольшую «Песнь для луддитов». Она была написана очень живо, от лица луддитов, и воспроизводила народное просторечие, поражала эмоциональностью, бодрой энергией:

Как за морем, слышно, свободу свою

Ребята купили дешевой ценой,

Так будем и мы: или сгинем в бою,

Иль к вольному все перейдем мы житью,

А всех королей, кроме Лудда, долой!

Перевод Н. Холодковского

Байрон выступал в палате лордов еще два раза. Одна из речей была в защиту угнетенного народа Ирландии.

В это же время к нему пришла громкая поэтическая слава. После несправедливой рецензии в «Эдинбургском обозрении» юноша Байрон думал, что он навсегда откажется от поэзии, что его уделом будет политика. Такие уверения встречаются в его письмах друзьям из первого путешествия. Однако в том же путешествии он делал многочисленные стихотворные наброски, вел наблюдения над жизнью народов и природой посещенных им стран. Эти впечатления главного героя, молодого путешественника, которому он дал имя Чайльд Гарольд,[18] он привез на родину, продолжал работать над ними, но опубликовал только по настоянию друзей в марте 1812 года. Успех был огромный. Поэма выдержала пять изданий за год. «В одно прекрасное утро я проснулся знаменитым», — говорил о себе Байрон. Это были первые две песни поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда», вторые две песни были написаны позднее. Какие бы изумительные поэмы и драмы ни создавал он позднее, лучшей осталась эта поэма, написанная спенсеровой строфой в причудливой форме путевого дневника, почти не имеющая сюжета.