От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера - [57]

После тщательной подготовки остается только выбрать время. На разных языках печатают лекции Троцкого для московских курсантов на тему «Можно ли заранее назначить дату революции?» Красные Саксония и Тюрингия, где управляют «рабочие кабинеты» (коммунисты и социал — демократы), формируют две красные дивизии. Оружие поступает из Чехословакии. Его можно купить и у Рейхсвера. Доллары идут из России. (Бывает, что Рейхсвер, вечером предоставив целый вагон коротких карабинов и получив новенькие доллары, сообщает в Schutzpolizei, который на заре арестовывает вагон…) Рекомендуйте молодым активистам налаживать связи в войсках; железнодорожникам — получше охранять и маскировать вагоны; товарищам, ответственным за транспортировку, — поспешать, ради Бога! По вечерам у решеток казарм юные фройляйн, косы венчиком, охмуряют парней в железных шлемах: «Вы вынесете гранаты, друг мой!» Liebeslied*, нежный романс!

Пойдут ли за нами народные массы? Партия проявила решимость лишь после первых крупных забастовок в Рейнской области, и сама же сдерживала движение, чтобы не растрачивать силы. Силы — копятся они или выдыхаются? Голод сбивает с толку. Когда Интернационал даст указания, что тогда придет в голову социал — демократам, которые не доверяют коммунистам, и людям с улицы? Борис Суварин пишет мне из Москвы, где заседает Исполком: «Мы сами попытаемся заменить Ленина»… Исполком назначает дату восстания на 25 октября, годовщину взятия власти в Петрограде в 1917 году. В этот час не имеет значения расхождение между юлианским и григорианским календарями! Я отвечаю Суварину, пишу еще нескольким товарищам в Москве, что, если инициатива партии не связана со спонтанным движением масс, она заранее обречена. Каждый день узнаю об арестах складов оружия. Томительное ожидание предместий, кажется, необъяснимо затягивается. Настроения безработных прыгают от повстанческой горячечности до усталого безразличия.

Из Москвы приезжает Войо Вуйович, с молодым лицом и сияющими серыми глазами под высоким шишковатым лбом. Я знал послесербский период его деятельности. Войо примкнул к социалистам, ибо среди них, в этой горстке потерпевших поражение, оставались люди, сохранившие способность спокойно мыслить. Затем французская тюрьма, маленькие комитеты, Интернационал, нелегальные поездки, секретные послания, фракционные интриги в старых социалистических партиях. На съезде в Ливорно Войо был одним из скрытых виновников раскола итальянской соцпартии. «В Руре пропаганда среди оккупационных войск дала ощутимые результаты… В Кельне убит провокатор»… Войо считает, что мы победим в намеченный срок: «Все пойдет гораздо лучше, чем в России»… Хотел бы я, чтобы ты оказался прав, Войо. Другие же готовят команды «чистильщиков» для истребления контрреволюционеров после победы. У руководителей есть порыв, но только у них. Один активист военной секции Коммунистической партии Германии в ответ на мой прямой вопрос за несколько дней до восстания сказал, глядя мне в глаза: «Мы будем храбро сражаться, но потерпим поражение». Все мы сознаем это, в то время как ЦК КПГ распределяет среди своих портфели наркомов в будущем правительстве и Кенен со своей рыжей козлиной бородкой и профессорским пенсне заверяет нас от имени службы информации ЦК, что все идет как нельзя лучше. Он доказывает то же самое и на следующий день после ареста основных складов оружия в Берлине. Мой главный информатор — случай, и он прекрасно меня осведомляет. Я узнаю, что, выходя от Вилли Мюнценберга, был арестован один партийный функционер, у которого в портфеле лежал бухгалтерский отчет Исполкому о закупках оружия; что в столице партия практически разоружена; что ее запрет в принципе предрешен. Я сообщаю об этом в ЦК по цепочке, выход напрямую стал невозможен. Оттуда передают ответ, что это всего лишь слухи, что ЦК проработал вопрос и уверен — они не посмеют! «Конечно, если мы будем побеждены»… Они уже побеждены, но еще не подозревают об этом.

25 октября 1923 г. все готово, чтобы взять власть! Прежде всего в красных Саксонии и Тюрингии. Согласно директивам Исполкома Брандлер, Геккерт и Беттхер вошли в правительственный кабинет, сформированный в Дрездене социал — демократом Цайгнером. По мысли коммунистов, это правительство подготовки к восстанию; по мысли социал — демократов, всего лишь переходный кабинет, не первый и не последний — очередная перетасовка. 21‑го в Хемнице собирается конференция заводских комитетов, предвосхищающая съезд рабочих советов, который провозгласит диктатуру пролетариата. Ее охраняют рабочие сотни. Молодые парни, гордые своими гимнастерками с пятиконечной звездой, старые спартаковцы, пережившие ноябрь 1918‑го, январское восстание 1919‑го, убийство средь бела дня, в центре города Карла и Розы, диктатуру кровавого Густава Носке, честного социал — демократа, — эти люди готовы на все, что от них потребуется. Я свой среди них, они почтительно расспрашивают меня о России, молодежь изучает тактику уличного боя. Пока заседает конференция в Хемнице, а Эберлейн занимается тайными приготовлениями в Берлине, русские военные советники оценивают стратегическую ситуацию. В их числе Юрий Пятаков, имеющий опыт гражданской войны на Украине (и, кажется, Лозовский). Вряд ли можно было сражаться под Киевом с таким оружием! Остается одно — отменить восстание! Товарищи возвращаются из Хемница с вытянутыми лицами. Во все концы страны мчат курьеры со стоп — приказами. Дадут ли нам передохнуть, пополнить запас оружия? Было бы безумием в это верить. В первый момент немногие из нас осознают, что поражение — это надолго.