От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера - [138]

Я встречаю решительных голлистов, левых католиков и молодежь с верфей, которые начинают конспирировать, ибо задумываются о неизбежных последствиях. Мы сдержанно, лояльно спорим. Некоторые считали себя почти фашистами и теперь прозревают. Я покидаю их с уважением и уверенностью, что мои слова не пропали даром. «Что вы будете делать, — спрашивал я у многих из них на подпольном собрании, — в день освобождения, если улицы вдруг заполнятся красными флагами?» Один молодой человек вспылил: «Я буду стрелять поверх голов!» Но неодобрение всех остальных было таково, что через несколько дней я увидел — тот, кто перебивал меня, совершенно изменился.

У левых католиков высокий моральный и интеллектуальный уровень. Священники помогают спасать наиболее гонимых беженцев. Один из них говорит мне: «Единственные люди, которых мы, без сомнения, никогда не обратим в христианство — старые буржуа — католики…»

Наша жизнь висела на волоске, который мог оборваться в любой момент. Не раз возникают слухи о тотальной оккупации Франции. А долгожданные визы не приходят, не приходят! Надо сказать: в силу реакционного, бюрократического духа большей части американских республик их иммиграционной политике не хватает человечности и здравого смысла. Визы выдавались через час по чайной ложке, с такой преступной скупостью, что тысячи и тысячи жертв, замечательных людей были оставлены на милость нацистов. В общем, денежные и политически пассивные люди получали визы с большей легкостью; многие бойцы — антифашисты вообще их не получили… Визы почти всех американских стран свободно продавались по более — менее высоким ценам; вишисткие чиновники торговали выездными визами. Хороша торговля спасательными кругами на континенте, терпящем кораблекрушение! Благодаря моим друзьям в США я получаю от президента Ласаро Карденаса, которому десятки тысяч испанцев обязаны своим спасением, мексиканскую визу.

Мы окрестили «Эспервизой» (От французского "надеяться" или испанского "ждать визы") полуразрушенный замок, где я одно время жил вместе с добрыми друзьями. Там, в оранжерее под ноябрьским солнцем, Андре Бретон сочинял свои поэмы. Я писал роман, отнюдь не из любви к «литературе»: нужно было оставить свидетельство об этом времени; свидетель уходит, но случается так, что свидетельство остается — и жизнь продолжается. Другие, ставшие профессиональными спасателями — среди них два бойца из Дюнкерка — днем и ночью работали для Американского комитета, перегруженные делами и призывами о помощи из концлагерей, сами ежечасно находясь под угрозой. Воистину, это было великое кораблекрушение.

Один раз меня арестовали дома и отпустили, два раза^ я попадал в облаву на улице, один раз меня собирались отправить в концлагерь, как — то пробыл несколько дней в заключении на борту корабля вместе с сотрудниками Американского комитета; мне повезло, я был известным писателем — и достаточно хорошо защищенным… Я жил в гостинице «Римской», где нескольких известных беженцев не особенно беспокоили из — за соседства с многочисленными агентами гестапо и специальной надзорной службы Сюрте. В префектуре, как и в полиции, по меньшей мере половина чиновников были англофилами, скрытыми антинацистами, что облегчало наши дела… Атмосфера: поэты Вальтер Газенклевер и Вальтер Беньямин покончили с собой… Рудольф Гильфердинг и Брайтшайд, похищенные, были затем выданы нацистам… Адвокат Апфель умер от сердечного приступа в бюро Вериана Фрая… Газеты: самоубийство или убийство Кривицкого в Вашингтоне. Убийство Троцкого в Мехико. Что ж, пробил час смерти Старика, самый черный час для рабочего класса, класса, который вознес его так высоко в пламенную эпоху. (Россия была накануне войны…)

Моральный дух моих друзей — итальянцев превосходен. Молодой, авантюрного склада марксист, старик — гарибальдиец, воплощение латинского духа, и честный умный старый реформистский лидер Модильяни. Они в своем углу ясно слышат, как трещит каркас мироздания. Объясняют, что настал момент, когда даже фашистские спекулянты начинают соображать, что единственный шанс на спасение — в срочном предательстве… Некий итальянский сенатор недавно написал, что начинается кризис режима, и что вокруг него мечтают о конституционной монархии: спасение в возврате на четверть века назад — все так просто. Массивный, патрицианского вида, с импозантной бородой, живыми печальными голубыми глазами, сдержанный в словах, всегда обдуманных и взвешенных опытом, Модильяни, по сути, предпочел бы остаться — ему 73 года — в надежде еще сослужить свою службу… Но рядом дрожит за него его подруга Вера. Оба они с совершенным достоинством воплощают в себе мудрый и благородный социализм прошлых времен.

Немногим из попавших в беду удалось уехать! Битва за визы, которую выдержали их друзья, заслуживала бы отдельного описания: о любом бегстве можно было бы написать книгу в духе Бальзака, полную неожиданных поворотов и мрачного подтекста… Я сажусь на последний корабль, отплывающий на Мартинику. И вот мы с сыном на грузовом судне «Капитан Поль — Лемерль», странно оборудованном, словно какой — то плавучий концлагерь. Я уезжаю без радости. Тысячу раз, если бы это было возможно, я предпочел бы остаться: но прежде, чем наступит освобождение, у меня будет 99 шансов против одного погибнуть в каком — нибудь мерзком застенке. Эта Европа, с расстрелянной Россией, растоптанной Германией, оккупированными странами, расколотой Францией — как держаться за нее?! Мы уезжаем, чтобы вернуться…