От Ренессанса до эпохи Просвещения - [22]
6. «Сердце, истощенное любовью к Богу»
Итак, влияние мистиков, которое испытывали их современники, побуждает медиков вторгаться в мертвое тело, чтобы наконец обнаружить в нем столь желанное объяснение необычного поведения. Когда хирурги обследовали тело доминиканского терциария[89] Паолы ди Сан Томмазо, скончавшейся в Неаполе в 1624 году в возрасте шестидесяти трех лет, агиографический текст вполне ожидаемо настаивает на том, что выглядит анатомическим курьезом: «Из ее груди вынули сердце. Оно было вскрыто в присутствии многих монахов и других людей, достойных доверия персон, и оказалось пустым, как пузырь, опустошенным любовью к Богу. Внутри обнаружилось сплетение объемных волокон, два их которых были больше остальных. Одно из них явно представляло собой распятие и коленопреклоненную фигуру рядом с ним. Именно в таком виде она видела его при жизни духовным взором, и каждый раз, произнося „Мой Иисус”, она чувствовала, как слабеет ее сердце…»[90]
Образ инструментов Страстей, запечатленных в сердце монахини–затворницы, стал классикой агиографии, начиная с рассказа о смерти Клары де Монтефалько в 1308 году. Тело этой женщины–мистика было вскрыто сестрами монастыря, ставшими волей обстоятельств анатомами. Они обнаружили сердце, похожее на дарохранительницу и заполненное всеми теми орудиями, которыми причинили страдания Христу[91]. Мистическое обновление в период Контрреформации множит подобные примеры. Аутопсия Урсулы Бенинказа, самой известной женщины–мистика во всей южной Италии XVII века, также таит немало сюрпризов. Ее сердце было истощено любовью. К этому добавились особые обстоятельства вскрытия, проведенного хирургом: узнав, что монахиня умерла, он так поспешил, что забыл свои инструменты… «Вот почему он взял маленький ножик, лежавший у него в сумке, и вскрыл им грудь. <…> Разрезав кожу этим скверным ножом, он спросил, имеется ли здесь пила»; но пилы, которые ему принесли, он счел непригодными. Тогда ему передали зубчатый нож, который наконец сделал свое дело. «Как только тело было вскрыто, обнаружилось, что в нем нет сердца, лишь немного сожженной кожи с несколькими капельками крови на его месте. Они были собраны серебряной ложкой и до сих пор хранятся во флаконе, нетленными. <…> Увидев это, мы решили, что ее сердце было сожжено большой и пылкой любовью к Богу, которую Матушка испытывала при жизни, ибо она и сама неоднократно повторяла, что чувствует горение»[92].
Молитвенное размышление над словами святых также может служить причиной появления знаков на сердце. Проповедь о любви к Богу, во время которой святой Франциск Сальский упомянул о чуде обмена сердцами между Господом и святой Екатериной Сиенской, настолько поразила мать Анну–Маргариту Клеман и «оказала столь живое воздействие на ее душу, что она сохранила его на все дни». Эта сокровенная милость выразилась в разного рода следах на ее сердце: ранах, стигматах, очертаниях Святого Лика. Но безусловно, те знаки любви, о которых повествуют сочинения конца XVII века, предназначенные для широкой публики, следует прочитывать как отпечатки «в глубине души», а не как знаки, написанные на теле. Прошло время посмертных вскрытий тел мистиков с целью найти в глубине сердца изображение креста или инструментов Страстей.
7. Мученики любви и пронзенное сердце
Подобные надписи на теле могли расцениваться как ответ Бога на желание мистика раствориться в теле Христовом, но они были привилегией небольшого числа избранных[93] — равно как и мученичество любви, выраженное через пронзение сердца. Самоуничижение было одним из четырех правил мистической проповеди, наряду со смирением, бесстрастием и бедностью[94]. Это стремление к истреблению, уничтожению собственного «я», взыскательность, ведущая к обнажению «внутренних покровов», были не новы. Начиная с Майстера Экхарта доведение себя до агонии стало правилом жизни. С XVI века отдельные великие святые придали ей новую актуальность. «Отказаться от себя», «войти в ночь чувств», «умереть для самого себя», «лишиться всяких намерений», «каждый день предлагать Богу несколько смертей», «ежедневно распинать себя» — вот лишь некоторые выражения из «Автобиографии» Терезы Авильской и «Евангельской жемчужины», труда, который был опубликован в 1530 году на голландском, переведен на латынь в 1545 и на французский в 1602 году и сильно повлиял на духовные школы во Франции XVII века.
Великий образец чистой любви, «мученичества любви» — терезианская модель трансверберации — пронзения сердца. Эпизод обретения милости святой из Авилы, который вдохновил Бернини на его знаменитую скульптурную группу с ангелом, получил широкую известность благодаря текстам и изображениям. Большинство биографических повествований, начиная с XVI века, свидетельствуют о стойком влиянии испанской кармелитки на западную духовность — и не только на Иберийском полуострове. В этих рассказах часто описывается пронзение сердца: пылающий луч света, исходящий от Святых Даров, словно стрелой пронзает сердце женщины–мистика, никогда не повреждая одежд. Она ощущает высшую степень любви и боли, и после этого жизнь монахини преображается: «Я узрела рядом с собой, слева, ангела во плоти. <…> Я увидела в его руках длинное золотое копье, как мне показалось, с небольшим огоньком на острие. Я почувствовала, словно он несколько раз вонзил мне его в сердце; оно проникало в меня до самых внутренностей; казалось, он вырвал их из меня, оставив меня полностью объятой великой любовью к Богу. Боль была столь живой, что я издавала те стоны, о которых уже говорила, и пленительность этой безграничной боли была столь непомерна, что невозможно желать, чтобы она утихла, и что душа не может удовлетвориться чем–то меньшим, нежели Бог. Это не телесная, но душевная боль, однако и тело в некоторой, даже в большой мере в ней участвовало»
