От Ренессанса до эпохи Просвещения - [138]

. И хотя эпоха Просвещения не дает решающего ответа на многие из этих вопросов, хотя успех постоянно переиздающихся «Разысканий истины» Мальбранша по–прежнему поддерживает богословские концепции предсуществования монструозных эмбрионов и сказки о материнском воображении, хотя отец Лафито привозит из Америки рассказы и изображения безглавцев, которые, как полагается, являются прямыми потомками придуманных Плинием–старшим диковинных народов, тем не менее видение монструозности начинает изменяться. Так, Мопертюи замечает, что ему не приходилось встречать ни одного человеческого существа, которое обладало бы частями тела, присущими другим видам; тем самым он присоединяется к тем, кто все с большей решительностью утверждает, что уродство относится исключительно к сфере медицины[1024].

Таков итог, к которому нас приводит беглый обзор научных представлений о монструозности вплоть до XVIII века. Можно ли что–либо к нему добавить? Безусловно. Прежде всего можно поставить под вопрос идею бесперебойного прогресса разума, сопровождавшего переход представлений о монстре от суеверных к научным. Трудно оспаривать, что в рамках длительной истории толкование телесной монструозности двигалось по пути натурализации и рационализации, тем не менее этот процесс избавления монстров от ореола сверхъестественного не был ни прямым, ни бесперебойным и ассоциировался со сложным и неустойчивым комплексом чувств — испугом, извращенным удовольствием, отвращением, страстным любопытством и даже, порой, тенью сочувствия, — который выходил за рамки научных устремлений[1025]. Помимо этого, необходимо отметить, что история тератологии не является историей монструозности, хотя ее нередко принимают за таковую. История монструозности изучает другие предметы: общественное конструирование и юридическое определение монструозного факта, связанную с тератологическими демонстрациями народную культуру и литературу, торговлю человеческими уродствами, обыденную чувствительность и общественное любопытство, провоцируемое зрелищем анатомических аномалий. Эта история еще не написана: эти монстры пока лишены собственной истории.

II. Монстры в народной литературе

Итак, обратимся к небольшому фрагменту этой истории и рассмотрим один тип документальных источников, живо свидетельствующий о любопытстве, которое вызывает монструозность, о широте его распространения и многообразии порождаемых им коммерческих форм: речь о той литературе, которую распространяли бродячие разносчики. Известно, сколь важна роль такой торговли в традиционном обществе, где «набор промыслов» достигает поразительной широты и массовости и, по выражению Фернана Броделя, располагается у нижней границы экономического обмена. Известен и успех торговли вразнос печатными листками, которая, несмотря на общий упадок, выстоит вплоть до XIX века[1026].

Монстры — один из любимых сюжетов печатных памфлетов (в силу распространенного анахронизма порой именуемых «утками»), которые, до появления «синей библиотеки» и газет, рассказывали о том, что сейчас мы назвали бы «происшествиями». Каков предмет этих памфлетов? Они сообщают о преступлениях, святотатствах, воровстве, убийствах и поединках, равно как и о следовавшей за ними справедливой каре; подробно описывают природные бедствия, эпидемии, наводнения и пожары; рассказывают о сверхъестественных и необыкновенных событиях, о небесных явлениях, видениях и чудесах, равно как и об ужасном и поразительном — проделках дьявола, призраках и монстрах. Это низовая народная литература, посвященная насилию, бедствиям и необычайному…

В городах, особенно начиная со второй половины XVI века, распространяются листки и небольшие памфлеты, которые чаще продаются вразнос, реже — в лавках; их заголовки анонсируют необычайный случай, дают его характеристику, указывают место и время; далее идет изображение монстра, сопровождаемое кратким текстом об истории его появления и назиданиями о том, какой из этого следует извлечь урок. Это одни из первых свидетельств темы монструозности в народной литературе[1027]. От этих листков «к случаю» берет исток особый жанр печатных монструозностей, который будет иметь неизменный успех, и который уже в 1550–1650–е годы, когда по рукам начинают ходить изображения анатомических отклонений, заставляет поднять вопрос о том, какова была их аудитория. Не исключительно народная: по–видимому, эти листки и памфлеты адресовались более широкой и социально недифференцированной публике и имели большой потребительский потенциал. Мемуары эпохи свидетельствуют о живейшем любопытстве, вызываемом этими бумажными чудищами[1028]. Так, Пьер де Л’Этуаль не ограничивается тем, что фиксирует в дневнике досужие разговоры на перекрестках. Он составляет коллекцию: 6 января 1609 года, проходя мимо парижского Дворца правосудия, он видит разносчика, расхваливающего гравюры с изображением двух «поразительных и ужасных» монстров; гравюры вскоре пополняют его собрание[1029]. Любопытство этого образованного буржуа ничем не отличается от простонародного изумленного ротозейства. Сходным образом, рождение монстров или встречи с ними, о которых рассказывают уличные листки, перекочевывают (часто без малейших изменений) в специальные собрания и научные трактаты, для которых они становятся частью фактического материала. Компиляции Рюэффа, Паре, Боэстюо, Личети и многих других