От рассвета до полудня - [160]

— Но ведь мама тоже права, — мягко, с укором глядя на отца, проговорила старшая дочь. Ее звали Надеждой. Она и теперь продолжала работать в лентопрокатке "Серна" травильщицей, хотя и являлась супругой кандидата наук. Когда она выходила замуж, Семен еще разъезжал по шихтовому двору завода в кабине мостового крана, и никому в те времена не приходило в голову, что над грудами металлического лома катается взад-вперед будущий ученый. — Ну, кто согласится жить в таких развалюхах, пойми, — продолжала Надежда.

— Мы тут немного в сторону ушли, — прервал ее супруг. — Дело не в развалюхах. Я так думаю: если мы имеем возможность восстанавливать деревянные церкви, почему бы на месте старого деревянного дома не построить точно такой же деревянный дом, чтобы сохранить улицу в неприкосновенности. Конечно, исторически важную и ценную улицу. Ту улицу, где в девятьсот пятом году, например, были баррикады, или ту, по которой рабочие дружины с "Гужона" и Курских мастерских шли вышибать из Кремля юнкеров.

— Во! — восхищенно воскликнул Петр Кузьмич. — Голова! И я про то же. И дай ты мне в этаком доме не каморку, а квартиру, все удобства чтобы.

— Погоди, батя, дай досказать, — продолжал Семен. — Во всех городах есть старинные уголки. В Праге, в Париже, в Вильнюсе, в Варшаве, в Таллине. А в Москве такие уголки найдутся? Ведь все старое интен-сивно идет под бульдозер, под чугунную колотушку, на развал, на снос. И вот пройдет какое-то время, и у нас могут спросить: а не сохранилось ли у вас где-нибудь на Пресне или в Рогожской такой улицы, квартала такого, где рабочий класс даже при царском режиме был хозяином положения, формировал свои рабочие боевые отряды, откуда пошел на штурм Кремля? Не сохранилось? Почехму же?

— По-чему?! — вскричал Петр Кузьмич.

— Вот именно, вот именно! — вслед за ним закричала Шурочка. — Зачем? Почему?

— И ты, девка, молодец у меня, — восхитился Петр Кузьмич. — Хороша на подхвате.

…А время шло. За столом становилось все шумнее, гомонливее, и разговор про традиции и жилища, начатый Петром Кузьмичом, сперва почему-то перекинулся на события в Северной Ирландии, а потом никто не успел даже глазом моргнуть, никто даже не заметил, как это так случилось, что разговор закрутился уже вокруг да около легкоатлетических соревнований.

Станислав, слушавший пригорюнясь иронические и безапелляционные разглагольствования пофыркивающего вертолетчика, тихонько и чуть фальшиво, как бы нащупывая верную тональность, запел:

Когда весна придет, не знаю,

Пройдут дожди, сойдут снега,

Но ты мне, улица родная,

И в непогоду дорога…

И сестры с Шурочкой, и даже баба Вася, словно только и поджидали с тайным нетерпением, когда он запоет, тут же не крикливо, а легонько, с чувством, подстраиваясь к нему, негромко подхватили песню, и голос Станислава, как только женские голоса присоединились к нему, окреп, осмелел и уже звучал обрадованно, сильно и точно. Тогда и женщины усилили голоса, поддали.

А Сергей с Семеном все спорили о бегунах, прыгунах, стайерах, спринтерах, пятиборцах, метательницах дисков и ядер, и Петр Кузьмич очень внимательно глядел то на одного, то на другого, ничего в этом споре не смысля, но когда зачалась и окрепла песня, он слушал уже не их, а как ладно, стройно и хорошо поют эту песню Стаська с женщинами, и что-то такое необъяснимое все сильнее с беспокойством и радостью стало как бы подмывать его изнутри, приподнимать со стула, окрылять, расправлять плечи; он почувствовал себя молодым, сильным, ловким, когда — все нипочем, все у тебя впереди, горы можно свернуть и в огонь готов и в воду…

Вот в каком вдруг состоянии почувствовал себя Петр Кузьмич, слушая песню, а когда Стаська с женщинами особенно стройно, неторопливо и красиво, как показалось старшему Маслову, запели:

Я не хочу судьбу иную,

Мне ни за что не поменять

Ту заводскую проходную,

Что в люди вывела меня, —

спазмы сдавили старшему Маслову горло.

Тут уж Петр Кузьмич вознесся вовсе. Ему мгновенно вспомнилась "серповская" проходная номер один, что на Золоторожском валу, напротив Таможенного проезда, та самая заводская проходная, которая вывела его в люди, и он ни за что и ни на что не променяет ее, и другой судьбы ему не надо, он горд своей судьбой, он варил сталь для родной Советской России и в первые пятилетки, и когда фашисты стояли под Москвой, и даже ту сталь варил, что пошла на постройку космических кораблей. Теперь сын Стаська стоит на его месте, возле его печи; Стаська каждый день проходит на завод как раз через ту проходную, которая и его вывела в люди, — все это мгновенно и так ярко и радостно представилось Кузьмичу, что он уже не в силах был дальше молчать, чинно сидеть за столом, вскочил и крикнул:

— Вот! Правильно! Главная основа жизни, суть всего на земле — заводская проходная номер один!

Тут песня кончилась, все засмеялись, заговорили:

— Гляди, какие фортели наш батя выкидывает!

— Папа, вы даже помолодели!

— Совсем ошалел, старый, — это уже, с укором и восхищением глядя на разошедшегося супруга, произнесла баба Вася.

А Петр Кузьмич стал собираться в дорогу.

— Ну, мне пора по делам, — сказал он. — Вы тут сами догуливайте.