От рассвета до полудня - [135]

И все получилось как надо. Только в жизни ее было много неправильного, печального, несправедливого и жестокого, чего, впрочем, общавшиеся с ней люди ис замечали, думая, что если она всегда такая деятельная, жизнерадостная, властная, то и горевать ей решительно не о чем, дай бог, чтоб и всем было так счастливо на земле.

А она была одинока. Ах, если бы кто-нибудь узнал по-настоящему, как она одинока, то, наверное, ни за что и не поверил бы. Жизнь ее уже катилась, летела сломя голову к закату, а она была все одна, одна. Как встала на собственные ноги, пошла работать на фабрику, потом в пионервожатые, потом в РК ВЛКСМ, в исполком депутатов трудящихся, теперь вот десятый год директорствует в клубе; как закрутилась в этом веселом и радостном круговороте общественной деятельности, всевозможных массовых мероприятиях, так и крутится безостановочно день за днем до сих пор. Было, конечно, все: и ухажеры, и вздыхатели, даже возлюбленный, а остались одни только воспоминания. Возлюбленный не вернулся с войны, а ухажеры со вздыхателями все куда-то поразбрелись, где-то позатерялись из-за ее строптивости, разборчивости и несговорчивости. И надо было ей, наверное, вести себя попроще, пообщительнее, поуступчивей, тогда, глядишь, и не пришлось бы кусать в тоске подушку по ночам, пить капли доктора Зеленина, чтобы заглушить или хотя бы унять сердечную боль.

Никто, конечно, об этих болях не догадывался, поскольку она всем своим видом, всеми своими поступками старалась (и небезуспешно) доказать совсем иное, противоположное, будто ей как раз по нраву такое одинокое житье на свете.

— Да чтоб я ему носки стирала, пуговицы к штанам пришивала, — громко, решительно, по обыкновению, говорила она. — Да пошел он к чертовой матери с таким семейным счастьем!

И все принимали эти слова за чистую монету.

— Я живу и горя не знаю. Сама себе хозяйка. Куда ушла, во сколько пришла — ни перед кем не обязана отчитываться.

А в действительности ей так не хватало этой домостроевской подотчетности, так порою бывало горько и обидно оттого, что некому даже майку постирать, паршивую пуговицу к брюкам пришить. И не любила долго задерживаться дома еще потому, что в квартире жила дружная, счастливая, многодетная, весело-крикливая семья, а она ютилась возле той семьи в тесной комнате, где с трудом умещались диван-кровать, шифоньер да столик со стульями.

С утра до полуночи занималась она клубными делами. Чего только в клубе у нее не было: кружки, киносеансы, балы, собрания, лекции-беседы, концерты, даже выставки цветов и овощей, взращенных поселковыми садоводами-огородниками, даже секция борьбы самбо и три футбольные команды, игравшие на первенство района. Работы хватало: денежные отчеты, телефонные переговоры, поездки в кинопрокат, на районные совещания работников культуры, в Мосэстраду, так что передохнуть иной раз было некогда. Но если выпадало свободное время, она лихо играла на бильярде, по-мужски задирая ногу, и очень гневалась, когда проигрывала. Штатный персонал обыгрывать ее не осмеливался, так как можно было свободно на целый день испортить настроение не только директорше, по и всем сослуживцам.

При клубе был актив общественности, в котором состояли не только уважаемые машиностроители, но и подростки, вертевшиеся по вечерам у входа, возле кассы, под колоннами и готовые выполнить любое Валюшино указание. Среди таких старателей после новогоднего вечера очутился и Женька Свиблов. Хотя он и ходил еще в своем стареньком поддергайчике, но перемены, происшедшие с ним в новом году, были значительны: Женьку устроили на машиностроительный, и он успешно копил деньги на новое пальто. Хранение этих сбережений было поручено Валентине Прокофьевне.

И вот однажды в мартовскую субботу Свиблов забрал у Валюшн деньги и отправился в город делать первую самостоятельную большую покупку. И так ему повезло, такое пальтецо он себе отхватил, что когда явился вечером в клуб, то даже Валентина Прокофьевна всплеснула руками и восхищенно воскликнула:

— Ах, какая обновка! Поролоновое, самое модное! Где ты его достал?

— Да в Орликовом переулке.

— И сидит, как на тебя сшито, Женя. Ты такой в нем солидный и исключительно нарядный! Повернись-ка!

Он обрадованно и смущенно поворачивался перед ней, еще не ведая о том, какая огромная беда вот-вот должна случиться с ним. Откуда ему было знать, что дружинник, дежуривший возле клуба, уже сообщил по телефону-автомату в отделение милиции о том, что в клубе машиностроителей появился ранее судимый за кражу Свиблов Евгений в новом пальто. Поролоновом, коричневого цвета, с трикотажным воротником, с поясом. Участковый милиционер, воскликнув: "Ах, вот как!" — велел не спускать с этого жулика глаз, а сам поспешил в клуб, чтобы принять личное, непосредственное участие в задержании преступного элемента. Конечно, если бы это был капитан Карпов, тот наверняка несколько иначе взглянул бы на дело, подумал, прикинул и, вероятно, усомнился бы в целесообразности и необходимости немедленного задержания Женьки Свиблова, Но Карпов, как назло, уже находился в отставке, на пенсии, а новый участковый, молодой, ловкий, энергичный, образованный, даже рассвирепел, узнав, что Свиблов, имевший судимость за кражу, так свободно и нагло разгуливает у всех на глазах в новом коричневом поролоновом пальто.