От рассвета до полудня - [133]

А выбежав за калитку, оторопело остановился. Идти ему было некуда. Никто его никуда не звал и нигде никто не ждал.

А на улице вовсю чувствовалось приближение новогоднего празднества. В окнах многих домов горели яркие огни, в чистом темном небе мигало множество звезд, а людей нигде не было видно, даже на самой главной поселковой Почтовой улице, упиравшейся в железнодорожный переезд возле станционной платформы. Это значило, что все уже разобрались по местам, по компаниям и ждут урочного знаменательного мгновения, чтобы стрелять в потолки шампанскими пробками, поздравлять друг друга со счастьем и от души веселиться.

В клубе машиностроителей, к которому от нечего делать, не зная куда деваться, приблизился Женька, под колоннами, ярко освещенными прожекторами и гирляндами разноцветных лампочек, гудела музыка, у парадного входа стояли билетерши, одетые снегурочками, и проверяли у гостей билеты.

Женька определился в сторонке, так, чтобы не мешать людям, идущим в клуб, и не особенно маячить, выделяться на свету. Время шло, он озяб, а никому до него не было дела, никто даже внимания не обратил на него, притопывающего по морозцу невдалеке от клубных колонн. Быть может, думали, что он поставлен тут для порядка? А может, вовсе никто ничего и не подумал, равнодушно скользнув по нему взглядом счастливого, довольного жизнью и предвкушающего веселье человека? Так ли было, не так ли — кто знает?! Женька не задумывался над этим вопросом, стоя при парадном подъезде, поскольку ему страсть как хотелось самому пройти в клуб и хоть какой-нибудь часик, отогревшись, почувствовав себя человеком, потолкаться средь нарядной шумной толпы.

Наконец он понял, что ему и туда дороги нет, что вот промчатся мимо него последние запыхавшиеся, припозднившиеся гости, билетерши-снегурочки запрут двери — и на улице, кроме него, никого, быть может, на все Подмосковье не останется. Понял это, но от отчаяния, огорчения, охвативших его, не мог стронуться с места, все стоял, бодро притопывая на морозе, словно хоккейный болельщик.

И вдруг в награду за это его долгое терпение судьба смилостивилась над ним и вывела из клуба самое Валюшу в распахнутой меховой шубке, с кружевным оренбургским платком, легко, небрежно накинутым на русые волосы, широкими шикарными волнами уложенные в парикмахерской. Как она была сейчас нарядна и красива!

— Ты что тут делаешь? — по обычаю властно и громко спросила она. — Свиблов, я к тебе обращаюсь!

— Я, Валентина Прокофьевна… — сказал Женька, нерешительно, боязливо приближаясь к ней.

— Почему ты тут мерзнешь? Сейчас же иди в клуб!

— У меня же билета нет, кто же пустит…

Он с застенчивой улыбкой глядел на нее.

— Иди, иди, — с ласковой грубостью сказала ока. — Ты как раз мне и нужен. — И пошла под колонны, обернулась в дверях, крикнула: — Иди же!

Снегурочки-билетерши вежливо расступились перед Женькой, и он — слава судьбе! — очутился в теплом вестибюле.

— Разденешься и придешь ко мне в кабинет, — распорядилась Валюта.

Женька кинулся к вешалке, расторопно стянул с плеч пальтишко, сунул в рукав кепочку, торопливо пригладил волосы, одернул пиджачок и уже собрался было постучаться в дверь директорского кабинета, чтобы получить у Валюши дальнейшие указания, как услышал за той неплотно прикрытой дверью ее властный голос:

— Ну и что?

— Так он же был осужден за воровство, — вкрадчиво возражал ей кто-то. — Вы знаете об этом?

— Знаю. Дальше что?

— И вы впустили его в клуб. Больше того, вы сами пригласили его сюда, Валентина Прокофьевна.

— Пригласила. Еще что?

— В такой знаменательный, торжественный день.

— Вот именно.

— Не понимаю я вас, Валентина Прокофьевна.

— Что не понимаешь?

— Вашего отношения к преступному миру.

— Ладно говорить, чего не следует. Давай с тобой логически разбираться. Ты хоть знаешь, что значит оставить за дверями человека в такой торжественный день один на один с самим собой? Знаешь или нет, что такое одиночество? Когда голову готов разбить себе о стену, лишь бы люди были около тебя? Знаешь?

— Но он же преступник.

— Он дурачок, а не преступник. Вот если мы в такую минуту бросим его на произвол судьбы, тогда мы ему поможем стать преступником. Это я гарантирую.

— А чем вы гарантированы от того, что он не стащит из гардероба чье-нибудь пальто, пока хозяин этого пальто пьет шампанское или танцует?

— Вот что, Котик. Иди и готовься к своим ариям. А я тут сама как-нибудь разберусь. Логически. И не вздумай совать в это дело свой нос. Я тебя знаю — пойдешь сейчас дружинников настраивать. Попробуй только испортить настроение этому мальчишке. Я не посмотрю, что ты у нас соло поёшь. Я тебя не уговариваю. Я тебя прошу по-дружески и предупреждаю, что можешь сегодня считать его моим гостем. Понял?

— Я-то понял, Валентина Прокофьевна, только как бы это ваше гостеприимство не обернулось другой стороной.

— Ну давай снова разбираться с тобой логически. Ты хорошо знаешь его судьбу? Что мать с сестрой давно махнули на него рукой, терпят его потому, что он родственник, что деваться ему некуда? Что в школе от него с радостью отделались, потому что он неудобный для них, трудный человек?