От рассвета до полудня - [116]

— Нет, — сказала она, — даром я не возьму. Каждый человек должен получать за свой труд сколько полагается, а потом у нас есть средства, чтобы расплачиваться за покупки.

— Ну, как знаете. А я, между прочим, тоже не беден, — ответил Кирюхин.

Вечером, когда уложили Андрюшку, после захода солнца пили чай на веранде с распахнутыми окнами, баба Клава говорила Анне Петровне:

— Это какой-то чудак, право слово. За деньги продать отказался, а даром, говори г, бери сколько хочешь. Ты встречала где-нибудь таких? — и она осуждающе посмотрела в ту сторону, где жил Кирюхин. Было видно, что он ходит вдоль дорожек и поливает цветы.

— В жизни должен быть смысл, — разливая чаи, продолжала баба Клава. — А где смысл в том, как он живет? Можно ли так не уважать себя, свои труд, бессмысленно работать с утра до вечера и ничего не получать за это? Я сама всю жизнь трудилась и знаю, что, только когда твой труд ценят и расплачиваются за него, ты можешь считать свою жизнь осмысленной и быть довольной ею.

Анна Петровна, слушая свекровь, думала: а какое им, собственно, дело до этого странного, скучного и совершенно чужого для них человека?

Она выросла в семье, где внимание к людям, порядочность, честность, бескорыстие считали естественным, обязательным, само собою полагающимся, как, например, естественно и необходимо умываться по утрам, трудиться, обедать, спать. Однако в бескорыстии Кирюхина было уже нечто иное, не похожее ни на что, и, хорошо это было или плохо, она никак не могла понять.

Полуостывший чай был крепок и ароматен, и вечерняя тишина, и настоянный тонкими запахами растущих в кирюхинском саду цветов посвежевший к ночи воздух — все было очаровательно, мило. Хотелось думать не о Кирюхине, его странностях, а о своей молодости, о том, что вот она всего четыре года назад окончила университет, а уже считается в институте опытным сотрудником, ее ценят, скоро она защитит кандидатскую диссертацию и сколько еще хорошего, полезного сделает за свою жизнь!

В августе над поселком чуть не каждый день проползали тяжелые, набухшие сизые тучи, сияли молнии, гремели раскаты грома, а когда проясняло, мокро пахло распаренной землей, тополями и флоксами.

В один из таких дней случилось несчастье: Андрюша, спрыгнув с дерева, повредил ногу. Сперва этому не придали большого значения, уложили его в постель, полагая, что к утру все заживет. Но в полночь у него поднялась температура, ступня ноги покраснела, распухла и так болела, что Андрюша не переставал, плакать.

Еще с вечера наползала туча, не спеша и плотно закрывая собою синеву неба, а когда смерилось, начали вспыхивать далекие молнии. Грома пока не было, одни лишь голубые и резкие, так что вдруг освещался весь дом и деревья, вспышки в темном небе. Надо было срочна найти врача, оказать Андрюше помощь, но они не знали, где он живет и есть ли вообще в поселке врач. Все соседи давно уже спали, только в кирюхинском доме горел свет, и Анна Петровна, не колеблясь, постучала в калитку.

— Послушайте! — поспешно и тревожно заговорила она, когда Кирюхин вышел из дому и остановился по ту сторону калитки. — У Андрюши страшно болит нога, нужен врач.

— Здесь нет врача, — глухо из темноты отозвался Кирюхин. — Надо ждать до утра, когда откроется амбулатория.

— Но это невозможно. Он не дотерпит до утра! — воскликнула Анна Петровна.

Помолчав, Кирюхин сказал:

— На соседней станции есть больница, там и врачи дежурят.

В это время проворчал первый гром, так неясно и глухо, словно в оркестре попробовали настройку литавр.

— Но, может быть, можно найти машину?

— Какие теперь машины. Поезжайте поездом. Электрички еще должны ходить.

И будто в подтверждение его слов, вдалеке прогудела сирена электропоезда и послышался перестук колес. Опять сверкнула молния, осветив и Анну Петровну, и Кирюхина, и калитку. Совсем близко, заглушив шум поезда, гулко, словно железная бочка по камням, по небу прокатился гром.

— Очень болит? — спросил Кирюхин.

— Очень. Я боюсь, не перелом ли это.

— Ну уж перелом, — сказал Кирюхин, выходя за калитку. — Пойдемте, я погляжу.

Откинув с Андрюши одеяло, Кирюхин поглядел на его распухшую ногу и, ничего не сказав, стал снова кутать Андрюшу, потом поднял его на руки и понес к двери, бросив на ходу Анне Петровне:

— Деньги на проезд не забудьте.

И вновь, как только спустились с крыльца, душная, тяжелая темнота окружила их. В природе, казалось, все притихло и успокоилось, когда над самой их головой страшно ударило и пошло гулять по небу, раскатываясь, треща, грохоча и ухая, что-то тяжелое, огромное, ощутимо круглое. Сверкнула молния, раз, другой, и за первым треском последовал второй, но совсем иной, уже не круглый, а длинный, словно разорвали полотнище коленкора. И после этого в том месте, где разорвали, хлынул отвесный, сильный ливень.

На станции, куда они пришли, плохо освещенной фонарями, залитой дождем, было неуютно и пустынно. Здесь они узнали, что последний поезд в ту сторону, куда им надо было ехать, отправился полчаса назад, а движение других электричек приостановлено до утра из-за ремонта путей.

Анна Петровна в изнеможении присела на скамейку.