От Пушкина к Бродскому - [5]

Весне и горя мало.

Умылася в снегу,

И лишь румяней стала

Наперекор врагу!

Я помню это стихотворение с самых ранних лет — бабушка читала его мне в самом начале, едва я стал что-то понимать, — и помню нашу общую радость: мы с ней смотрели в окно и видели начало весны.

Несмотря на трагическое миросозерцание Тютчев прожил долгую насыщенную жизнь, полную бурных страстей. Дважды был женат и оба раза на немках — Элеоноре и Эрнестине, имел много детей. Старшая его дочь Анна вышла замуж за известного писателя Аксакова и оставила весьма интересные воспоминания об отце.

В самом конце жизни Тютчев полюбил молодую Денисьеву, подругу дочери. Любовь эта продолжалась четырнадцать лет, до самой его кончины. У них было несколько детей. И именно благодаря этой страсти, безусловно — взаимной, Тютчев написал свои лучшие стихи.

Последние годы он прожил в доме у Армянской церкви на Невском проспекте, где могли жить, разумеется, только люди весьма успешные — при этом страдания не оставляли его. Умер он в 1873 году и был похоронен на кладбище Новодевичьего монастыря, расположенного на нынешнем Московском проспекте.

Гостиница «Европейская»

Продолжаясь дальше, Невский пересекается Михайловской улицей, ведущей к дворцу великого князя Михаила, где ныне Русский музей. На Невский и Михайловскую выходит гостиница «Европейская» — самый шикарный отель и ресторан, в мое время усердно нами посещаемый. В ту уникальную пору шестидесятых полная свобода духа счастливым образом сочеталась с тоталитарной жесткостью цен — и мы могли тогда не только чувствовать свободу, но и как следует отметить ее. И Бродский, и Довлатов, и Горбовский, и Соснора, и Кушнер успели это счастье вкусить. Может, поколение шестидесятников и вышло таким нахальным и многого достигло потому, что юность наша пировала не в подворотне, а в лучшем ресторане Санкт-Петербурга?

А пока, минуя «Европейскую», где прежних успехов нам уже не достичь, мы проходим мимо голубого с белым старинного дома Энгельгардта, где бушевали когда-то балы и маскарады, знаменитые на весь Петербург — в истории они остались благодаря драме Лермонтова «Маскарад», которая идет на сценах до наших дней.

Дом Зингера

Мы проходим вдоль дома Энгельгардта, в котором теперь вход в метро, и на нас кидается ветер с канала Грибоедова, бывшего Екатерининского. Широкий мост покрывает протоку под ним (там, в темноте и тесноте, я однажды надолго застрял на катере с друзьями). За мостом — огромный «Дом книги» с острым прозрачным куполом, увенчанным глобусом. Это, пожалуй, самый литературный дом не только в Питере, но и в России. Здесь, начиная с двадцатых годов прошлого века, были самые лучшие издательства, и по лестницам и этажам тут бегали еще молодые и красивые Алексей Толстой, Маршак, Шварц, Заболоцкий. Зощенко, Хармс — всех не перечислишь! Заболоцкий писал: «Летел по небу шар крылатый, и имя Зингер возносил».

Дом этот построен в пышном духе модной тогда архитектурной эклектики архитектором Сюзором для немецкой компании «Зингер», производящей и продающей замечательные швейные машинки. В каждом доме была она — нежные воспоминания о швейной машинке связаны у меня с бабушкой, ловко вынимающей и со щелчком вставляющей в бок машинки хитро сплетенный из никелированной стали блестящий челнок, непонятным образом пропускающий через себя швейную нитку. Помню восторг от гениального этого изобретения, к тому же красивого — машинка была так же торжественна, как рояль.

В годы Первой мировой «Зингер» — то ли за реальную, то ли вымышленную поддержку немецкого шпионажа — был вытряхнут из дома и из страны — но машинки служили еще долго. Потом здесь многие десятилетия находился «Дом книги», главный книжный магазин, и много издательств, среди них — «Советский писатель», при котором выросли почти все петербургские писатели 50–60-х годов. Сейчас литература вытеснена из этого дома, дом отреставрирован и стал как новенький, как тогда, когда здесь торговали швейными машинками, и буквы «Зингеръ» снова сверкают, торжествуя победу коммерции над литературой.

Глядя, как буквально под первоначальную старину реставрируются здания и дворцы на Невском, я испытываю довольно сложные чувства. Не осталось в «доме Зингера» ни следов замечательных двадцатых, ни примечательных шестидесятых, когда здесь сперва в литобъединениях, а потом в издательствах бушевали Голявкин, Битов, Конецкий, Довлатов, Штемлер, Арро и многие другие. Не было их? Так же как Заболоцкого, Введенского, Олейникова? Название «Дом Зингера» возвратилось, но от прежней его богатой литературной истории остался лишь книжный магазин, Дом книги, — всегда, впрочем, заполненный покупателями — и это радует.

Зощенко

Неподалеку от Дома книги и другой памятник истории литературы — дом чуть подальше по каналу — канал Грибоедова, 9, надстроенный в советское время специально для писателей. «Недоскреб», как называли его живущие тут писатели. Здесь жили Заболоцкий, Каверин, Форш, Шишков. Здесь жил Михаил Зощенко, пожалуй, — самый популярный русский писатель советской поры.

Зощенко не был «приезжим», как некоторые прочие гении, он родился в Петербурге — на Петроградской стороне, на Большой Разночинной улице, в многодетной семье художника. Однако корни семьи — на Украине, в Полтаве. И Зощенко в некоторых вариантах своей биографии указывает местом рождения Полтаву. Зачем? Писателям вообще свойственно присочинять. Если уж они выдумывают целые романы, то почему же немножко не присочинить и жизнь? Вероятно, своим выдуманным рождением в Полтаве Зощенко хотел усилить свое сходство с Гоголем, которого он обожал.