От прощания до встречи - [88]

— Лицо хорошее, взгляд решительный, а руки девичьи. Заклинит что-либо — сил не хватит… Добродушен, медлителен, может прозевать любую опасность… А этот мельтешит, суетлив не в меру. В критическую минуту в простых приборах запутается…

Это были русские суждения, и произносились они по-русски; Жичин вполголоса переводил их капитану. Тот удивленно вскидывал брови и всякий раз подтверждал точность комлевских оценок.

Посреди шеренги Комлев остановился и долго не мог отвести глаз от неказистого на вид лейтенанта лет двадцати пяти, придирчиво остукивавшего пропеллер. Чем он привлек внимание Комлева, ни Жичин, ни британский капитан не знали, сам же Комлев ни словом о нем не обмолвился. Поглядел, призадумался и пошел дальше вдоль шеренги машин, высказывая суждения о летчиках.

— Отчего-то растерян, нет уверенности в движениях… Слишком весел и беззаботен… А тот хмурится, что-то вспоминает, с невестой, поди, поссорился… Не хотел бы иметь его противником в воздухе… — Это о летчике, машина которого стояла последней в шеренге.

Обратное шествие было коротким и скорым. Комлев молча проследовал к середине шеренги и молча же кивнул на машину неказистого лейтенанта.

— Если нет возражений, мы полетим на этой, — сказал Комлев.

— Никаких возражений, пожалуйста, — подтвердил толстяк капитан и задержал на Комлеве недоуменный взгляд. Недоумение еще не покинуло его, когда он отдавал лейтенанту распоряжение взять на борт до Парижа двух союзных офицеров. Смысл этого взгляда стал ясен Комлеву и Жичину позднее, во время полета.

С высоты, даже не очень большой, Англия виделась игрушечной. Не земля живая, а карта-макет с голубыми лентами-речками, зеленью парков и лесов, беспорядочным скоплением кубиков-домов в населенных пунктах.

Впереди по курсу блеснул Ла-Манш, и Британские острова сами собой отодвинулись на третий план. Жичин прильнул к иллюминатору, чтоб глянуть сверху на большую воду, и услышал вдруг славянскую речь. Не русскую, а близкую к ней, наполовину понятную. По обилию шипящих звуков он догадался, что речь польская. Мгновенно повернул голову и увидел: разговаривали хозяева самолета. Дверь в пилотскую кабину была открыта, неказистый на вид лейтенант, облюбованный Комлевым, спокойно держал штурвал и не отводил глаз от курса, а его напарник, коротко стриженный светловолосый малый, копошился возле синего вентиля по левому борту и время от времени докладывал о своем обследовании, пересыпая деловые вести шутками-прибаутками. Лейтенант молчал, изредка ухмылялся.

Ну конечно же, это были поляки! Британские покровители доверяли им, видимо, лишь транспортные да вспомогательные самолеты. Так, по крайней мере, понял Жичин шутки второго летчика.

Жичину доводилось видеть разных поляков. Эмигрантское правительство Польши арендовало главный свой дом на Кенсингтон-пэлэс-гарденс, на той же улице, где стоял особняк советского посольства. Фасады домов смотрели друг на друга, их разделяла лишь узкая зеленая улочка. Жить бы в мире и дружбе, но не тут-то было. Ярые антисоветчики, эти эмигранты вели себя вызывающе, открыто демонстрируя враждебность. Жичин не однажды видел это собственными глазами и не однажды смеялся над их обывательской спесью.

Были в Лондоне и другие поляки. Недолго работал здесь Жичин, но уже встретил польского сержанта, который сразу пришелся ему по душе. Сердце Анджея Витака жгла тревога за родину, за Польшу. Да разве один Анджей такой? И эти летчики, видно, добрые хлопцы.

Знал Жичин и о том, что на Восточном фронте бок о бок с Красной Армией сражаются польские патриоты из дивизии Костюшко. Сражаются храбро, упорно, как и подобает истинным патриотам.

Жичин собрался с духом и глянул на Комлева. Всю энергию вложил в этот взгляд, всю иронию: «Что теперь скажешь, пророк-прорицатель?»

Поначалу Комлев сделал вид, что не понимает его взгляда, а когда стало ясно, что номеру не пройти, недоуменно пожал плечами: «При чем тут кто? Разговор шел о хорошем летчике».

Все вроде бы так, все правильно, но и тот и другой видели эту самую мину при той самой игре. Видели, и все же Комлев от игры пока не отказался: «А летчик он что надо. Первоклассный летчик. Машину чувствует, она его тоже». А когда второй пилот скрылся в кабине и захлопнул за собой дверь, Комлев развел руками: что ж, мол, теперь сделаешь. Минутой позже он наклонился к Жичину и шепнул на ухо:

— Ума не приложу, почему он до сих пор лейтенант. При такой хватке майором можно бы стать, а уж капитаном без слов. — Он откинулся назад, помолчал, подумал. Что-то внизу, за бортом привлекло его внимание, и он приник к иллюминатору.

— Что-нибудь узрел? — спросил Жичин.

— Птица какая-то состязается с нами, погляди!

Жичин глянул, но ничего уже не увидел, птица, вероятно, отстала или свернула в сторону. Комлев довольно долго шарил глазами в иллюминаторе, сдался наконец и он.

— А может быть, оттого он до сих пор и лейтенант, что сам по себе, не хочет дудеть в чужую дуду?

Прощаясь на аэродроме с польскими летчиками, Комлев произнес благодарственную речь. Начал он ее по-английски, потом махнул рукой и заговорил по-русски. Услыхав русскую речь, летчик-лейтенант заулыбался. Будучи младшим по чину, он не мог себе позволить ничего больше и стоял строго, вытянув руки по швам. Комлев подошел ближе и обнял его. Этот русский жест растрогал лейтенанта.