От прощания до встречи - [46]

— Вы ранены, товарищ лейтенант, — сказал один из них. Это он, Сергей Новозыбков, первоклассный сигнальщик и весельчак, первый увидел у меня под ногами кровь и забил тревогу. — Сейчас мы вас перевяжем.

Я взглянул вниз, кровь не произвела на меня никакого впечатления, она показалась мне чужой. Нехотя, через силу я пошевелил пальцами, один раз, другой — в обоих ботинках было сыро и липко, — и только тогда всерьез поверил, что ранен. Мне захотелось встать, я попытался сделать это и не смог. Ребята перенесли меня в другой угол поста, уложили на диван, сделали перевязку. Как потом оказалось, перевязали они лишь левую ногу со сквозным ранением, а правую, где застрял солидный осколок, оставили так, как она была. В те минуты ни им, ни мне не пришло в голову посмотреть ее.

Лежать на диване пришлось недолго. Услыхав приказ командира, ребята взяли меня на руки и бережно, как с младенцем, спустились на мостик. Первый трап остался позади. Неожиданно им подвернулись носилки, и я довольно быстро без лишних хлопот очутился на берегу. Едва они успели опустить носилки на землю, как из-за низких облаков вдоль набережной посыпались бомбы. Одна, другая, третья… Рушились дома, взлетали в воздух доски, булыжник, султаны пыли поднимались то в одном, то в другом месте.

«На корабль!» — приказал я ребятам. Они медлили, и мне пришлось распорядиться вторично, на этот раз громче и решительнее. Оставшись один в крайне неловкой позе, точь-в-точь как в кресле, опрокинутом на спинку, я вынужденно смотрел на облака, безучастно плывшие на восток, и в небольшом просвете увидел фашистский бомбардировщик. Он шел медленно и бесшумно — немцы не первый раз выходили на цель с выключенными моторами, — и такая меня взяла злость, что я не вытерпел, выхватил из кобуры пистолет и вдогонку выпустил по нему всю обойму. То ли от напряжения, то ли от дикой боли в ногах я на какое-то время потерял сознание, а когда пришел в себя, пистолета в руке не обнаружил. Я не на шутку испугался — за потерю оружия грозил трибунал — и начал обшаривать карманы, носилки и все вокруг. Пистолет я нашел в кобуре, но в нем не оказалось ни одной обоймы и ни одного патрона.

Вскоре нас погрузили в машину и отправили в госпиталь, и мне до сих пор неведомо, куда же задевались обоймы и патроны.

Рассказ мой был неожиданно прерван, и не кем-нибудь, а Пантюховым.

— Неужто не догадываетесь, товарищ лейтенант? — спросил он и даже привстал, облокотившись на подушку. — Это же они, ваши матросы, вытащили у вас все патроны. На всякий случай. То вы по немцу стреляли, хоть и высоко он забрался, а могли бы и в себя пальнуть от отчаянья, чем черт не шутит. Они, поди, постарше вас были, вот и надумали.

Я был крайне изумлен. И тем, что услышал — это никогда не приходило мне в голову, — а еще больше, наверное, тем, что молчун Пантюхов наконец заговорил. Я смотрел на него во все глаза, довольный, слегка растерянный, и напряженно думал, как продолжить разговор. Ничего не придумав, я спросил:

— Отчего вы так решили?

— А мне, товарищ лейтенант, особо и решать нечего, сам бывал ой-ой в каких передрягах. Иной раз думал: легче пулю в лоб. — Он обвел взглядом ребят, и те, не мешкая, вышли из палаты. Мы с Федором даже условились, что в случае необходимости они оставят меня с глазу на глаз с Пантюховым. Он захотел этого сам, и у нас отпала нужда разыгрывать спектакль.

Пантюхов долго молчал и все это время неотрывно смотрел на меня. Порой я едва выдерживал его взгляд, напряженный и не очень доверчивый. Неожиданно глаза его повлажнели, взгляд сразу смягчился, и он тихо, не спеша повел речь о своей незадачливой судьбе.

В юности он перепробовал уйму профессий. Пытался стать плотником, слесарем, трактористом, механиком и всякий раз терпел неудачу. Плотницкая работа лишила его пальца на левой руке. В бытность свою слесарем он умудрился повредить глаз старику учителю, человеку, которому многим, очень многим был обязан. Утопив в реке совхозный трактор, навсегда распрощался с земледельческой нивой. Не постиг он и механику: поршни, цилиндры, системы передач явно были не его делом.

Зато довольно быстро усвоил он торговую механику. В магазин его привел, случай, но он-то знал: если бы не отчаянье, не было бы и случая. Жизненные неудачи заставили его покинуть родные места. В захолустном городке, куда он приехал, не было ни одной знакомой души. Он, наверное, двинулся бы дальше, если бы не увидел в магазине за прилавком совсем еще юную черноглазую девушку. Она подала ему папиросы и с доброй улыбкой спросила, чей он и как случилось, что она никогда его не видела. Пантюхов не знал, что больше повергло его в смущение — вопрос ее или улыбка, — но тотчас же понял: из городка этого пути ему нет. Не сумев справиться с краской, пылавшей на его лице, совсем растерявшись, он не нашел ничего другого, как рассказать ей о себе всю печальную правду. Девушка слушала его так участливо, что временами на глазах у нее проступали слезы.

«Оставайся здесь, — сказала она неожиданно твердо, как если б была видавшим виды мужчиной, а он — нерешительной девчонкой. — Куда ты поедешь, коль нигде никого не знаешь? А здесь я помогу тебе. Работы и у нас хоть отбавляй. Не ладится с машинами — поступай к нам в магазин. Тетя Нюша возьмет тебя с радостью, сама вчера говорила: хорошо бы парня к нам крепкого».