От прощания до встречи - [123]

Однажды он пришел на лекции сияющий. В перерыве я не выдержал и спросил:

— Не сын ли у тебя родился?

— Не родился еще, но родится! — воскликнул он. — Свой собственный! Ирина с тещей все уши прожужжали мне: приведи да приведи Федора.

— А что ж ты не приведешь?

— Давно привел бы, и не раз, когда б союзника в нем чувствовал. А то ведь он союзник другой стороны.

— Да-а? — спросил я удивленно. — Как же это ты угадал?

— А что: скажешь — нет? — Ему стало неловко.

Шли своим чередом лекции, семинары, дискуссии. Юрий все это время ходил веселый, подтянутый, после занятий спешил домой. Устали зазывать его с собой друзья, отступились. Праведный курс, которым он шел без отклонений, каждый день приносил мне радость… Он и сам был доволен собой, он жил сыном. Любой ушедший час принимался им как единица времени, приближающая его к сыну.

Это непрестанное ожидание, этот терпеливый, уже родительский отсчет времени передались и мне. Я тоже хотел, чтоб у него скорее родился сын.

И он родился. На целый месяц раньше срока. Вес и рост оказались меньше, чем следовало бы, это слегка огорчило Юрия, но волна радости, поднявшаяся из самых глубин сердца, напрочь заглушила минутную горечь. Юрий сиял и от восторга не находил себе места. Едва успевал сесть, как тотчас же вставал, но и устоять не мог ни минуты, начинал ходить, размахивать руками.

Не дождавшись часа, Юрий потащил меня в родильный дом. Пришли рано, ждали вместе с другими папашами. Они тоже были, как Юрий, ненормальные, зато счастливые. По дороге мы накупили Ирине всякой всячины, но добрую половину пришлось оставить при себе — не взяли, сказали, что роженицам в пищу идет не все. От Ирины принесли усталую нежную записку. Она поздравляла Юрия с наследником и не без гордости добавляла, что этот наследник — вылитый отец, хотя совсем еще крошка.

Мне такое бы письмецо, я тоже взлетел бы на седьмое небо. От чужого — и то рад-радешенек, будто самого ласкают да чествуют, праздник на душе.

Нянечка, доставившая записку, дала Юрию совет: выйти на улицу и смотреть в окно на втором этаже рядом с водосточной трубой. Мы этим советом воспользовались незамедлительно. Вышли — и тотчас же в отворенном окошке увидели Ирину. Она была бледная, утомленная, но радостная и гордая. Разведя руками — жаль, мол, что не могу показать сына, — она тихо, счастливо улыбалась. Часть улыбки досталась и мне.

Через две недели праздновали рождение сына. И виновник торжества, нареченный Денисом, и отец его Юрий вели себя тихо, почтенно. Денису это не составляло никаких трудностей — он почти все время спал, — а вот Юрию… Бедный отец едва сдерживал себя, чтоб не запеть, не закричать от восторга, чтоб не пуститься в пляс. И пустился бы и запел бы, когда б не боялся разбудить малыша. Царицей празднества была Ирина, ласковая, щедрая, элегантная. Она все чувствовала, все знала и всем была довольна. С бледного лица не сходила приветливая счастливая улыбка. Она почти ничего не говорила, но этого и не требовалось: счастье заполняло и улыбку ее, и взгляд, и каждое, даже едва заметное движенье.

Я сидел и все время любовался: то маленьким Дениской, смешно почмокивающим во сне губами, то счастливой Ириной и тихим податливым Юрием, то Евгенией Михайловной, сделавшейся вдруг необыкновенно кроткой. Даже хохотушка Тамара, подруга Ирины, была очаровательна.

Малыш почмокал губами и проснулся. Юрий тотчас же встал, осторожно взял его на руки и принес к Ирине — кормить.

— Спасибо, Юра, — сказала с улыбкой Ирина. — Если б ты не был хорошим отцом, из тебя могла бы получиться прекрасная мать.

Умиленный семейной благодатью, я не сразу углядел едва заметную усмешку Евгении Михайловны. Она скосила глаза на Тамару, та тоже улыбнулась. Только теперь я догадался, что они подсмеивались над Юрием, над его отцовским старанием. Вот и пойми их, женщин.

В конце лета перед самым началом занятий ко мне в общежитие пожаловала встревоженная Ирина. На душе у нее, видно, кошки скребли, а она принялась расспрашивать меня о моих каникулах, удалось ли мне позагорать, покупаться.

— Что-нибудь случилось? — спросил я.

— Может быть, и случилось, — ответила она, — только зачем же оставлять без внимания мои вопросы? Это на вас непохоже.

Я тотчас же исправил свой промах, благо рассказать мне было что, а в глазах у нее светилось неподдельное любопытство. Летом я был на Волге, у матери, загорал там, купался. Школьные друзья либо на войне погибли, либо разбрелись по белу свету. Ни души не встретил. Тоска одолевать стала день от дня больше и больше. Мать и врача звала, и ребят ко мне молодых подсылала, а тоска-кручина не проходила. Нужна была, видимо, разрядка, глубокая, до самого донышка. И она явилась. Не сразу, не тогда, когда мне хотелось, но пришла.

Сидел я одиноко на пляже, смотрел на волны, на чаек и думал долгую думу о друзьях-товарищах. Мне, конечно, известно было о несметных жертвах войны, и все же я не думал, что они так несметны. Из нашего большого класса уцелело меньше половины. Одни девчонки, да и они почти все несчастны — без мужей, без женихов.

Работяга-буксир натужно тащил вверх по реке большую баржу, груженную новым хлебом.