От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) - [42]

Деятельность абсурдистов — реакция про­тив спекуляций автоматического прогресса. Абсурдисты не создают философских сис­тем. Их задача — разрушить до основания расслабляющее души представление о том, что все идет к лучшему в этом лучшем ми­ре. Это, по словам одного немецкого иссле­дователя, «скорее восстание против привыч­ного мировоззрения, чем против привычной формы». Тряхнуть человечество, пробудить его от блаженной дремоты, выбить ложные иллюзии, показать бессмыслицу существо­вания, втолковать, что жизнь — отчаяние,— вот задача абсурдистов. А потом, когда че­ловек почувствует ужас бытия, когда ока­жется лицом к лицу с собственным отчая­нием,— вот тогда он будет готов, чтобы дей­ствовать.

Таким образом, абсурд начинает с посыл­ки: человек живет не в упорядоченном ми­ре, а в мире хаотическом, принципиально недоступном порядку, в мире, сумасшедшем с самого начала.

Этой же посылкой абсурд и кончает.

Эрих Фромм, преобразивший концепцию Фрейда в духе экзистенциализма, описыва­ет положение человека в современном ка­питалистическом обществе такими слова­ми: «Колоссальные города, в которых зате­рялась личность, высоченные, как горы, дома, непрерывная словесная и музыкаль­ная бомбардировка по радио, кричащие за­головки, меняющиеся три раза на день и не дающие никакой возможности отделить важное от не важного, ревю, где сотни де­вушек с точностью часового механизма, исключающей все индивидуальное, показы­вают свое мастерство, словно подражая гигантской машине, подстегивающие рит­мы джаза — все это и многое другое созда­ет атмосферу, в которой отдельный чело­век кружится в безмерном пространстве безвольной и бессильной крошечной пы­линкой». В результате у человека возника­ет «все растущее чувство одиночества, не­уверенности, возникает сомнение в смысле существования, положения человека в мире, и в конце концов берет верх чувство бессилия и собственного ничтожества».

Э. Фромм не скрывает, что эти особенно­сти современной психики характеризуют не личность вообще, а личность, обитаю­щую в капиталистическом обществе.

Абсурдисты тоже описывают смятение отчужденного человека. Однако в отли­чие от Э. Фромма они не принимают во внимание общественный строй, обществен­ные порядки. «Ни одно общество не спо­собно устранить человеческое несчастье, никакая политическая система не мо­жет избавить нас от отчаяния жизни, от страха смерти, от нашей жажды абсолюта». Абсурдисты считают само че­ловеческое бытие, каким бы оно ни было, абсурдом. Перед лицом неминуемой смер­ти отдельная человеческая личность — ни­что. Прибывший из небытия и скрываю­щийся в небытии человек — не больше чем «мертвец в отпуске». Перед лицом смерти верить в какие-то утешительные, освященные вековой традицией цели, идеа­лы, верить в бога — во всякого, как бы он ни назывался, в любого бога с маленькой или с большой буквы, в Вечный разум, в Абсолютный дух и в прочие воплощения высшего божества — бессмысленно. Во что ни верь, факт остается фактом: человек за­брошен в мир, который ему чужд. И аб­сурд заключается «в противопоставлении человека, который спрашивает, и мира, который против здравого смысла молчит».

Искусство абсурда со всеми его крайно­стями — порождение капиталистического образа жизни. Однако мне кажется чрез­мерным утверждение о том, что чув­ство одиночества «характерно для миро­ощущения тех слоев мелкой буржуазии, ко­торые, неуклонно вытесняемые крупным монополистическим капиталом, теряют поч­ву под ногами» (А. Михеева, «Когда по сце­не ходят носороги...». М. 1967, стр. 160).

И чувство одиночества и чувство глубо­кого отчаяния могут испытывать не только слои мелкой буржуазии, вытесняемые круп­ным монополистическим капиталом. Однаж­ды таким «абсурдистом» оказался Лев Тол­стой. Вскоре после смерти брата он писал: «К чему всё, когда завтра начнутся муки смерти со всею мерзостью подлости, лжи, самообманыванья и кончатся ничтожест­вом, нулем для себя... правда, которую я вынес из 32 лет, есть та, что положение, в которое нас поставил кто-то, есть самый ужасный обман и злодеяние, для которого бы мы не нашли слов (мы либералы), ежели бы человек поставил бы другого человека в это положенье. Хвалите Аллаха, Бога, Браму. Такой благодетель. «Берите жизнь, какая она есть», «Не Бог, а вы сами поста­вили себя в это положенье». Как же! Я и беру жизнь, какова она есть, как самое пошлое, отвратительное и ложное состоя­ние».

Разница здесь простая: абсурдисты нахо­дятся в состоянии устойчивого безысходно­го отчаяния. А черное отчаяние Льва Тол­стого улетучилось и побудило его еще на­стойчивей пробиваться к смыслу жизни. В своих поисках великий писатель земли рус­ской набрел на того самого бога, в лицо ко­торого бросал когда-то свое ядовитое «как же!». Тем не менее вехами его духовных исканий остались художественные произ­ведения, по сей день восхищающие мир.

«Вечные вопросы» вставали и перед Бу­ниным. Но отношение к ним обоих писа­телей было разным. Лев Толстой всю свою жизнь разгадывал, что такое бытие, смерть, бог, добро и зло, что такое бесконечность, бессмертие. Бунин, по самой сути своей чи­сто художественной натуры чуждый вся­ческого умствования, перечислял эти во­просы в том виде, как они возникали перед ним и перед его юным героем, и смирялся перед их неразрешимостью. «В загадочно­сти и безучастности всего окружающего было что-то даже страшное»,— думал Але­ша. Под этим его наблюдением, наверное, расписались бы и Беккет и Ионеско.