От Орлеана до Танжера - [6]

Не входя в недоступные детали, я все же счел долгом заметить, что при столь малом экипаже и таком сильном волнении суденышко подставляет ветру очень значительную площадь парусов.

— А!.. А!.. — ответил он, улыбаясь. — Вам это кажется странным… Но заметьте, что мои мачты устроены по-особому, как и на большинстве кораблей Леванто, так что все верхние паруса убираются раньше нижних и обеспечивают безопасность…

Технические объяснения продолжались бесконечно, и при всем интересе к ним я благословил ту минуту, когда появился юнга с приглашением к обеду.

Сеньор Эскуальдунак управился с едой очень проворно, как человек, который не может надолго покинуть управление судном, и оставил меня в компании солидных бутылок, демонстрируя обоснованный эклектизм[35], что касается обустройства и использования камбуза.

Затем я, в свою очередь, поднялся на палубу, чтобы продолжить нескончаемую и довольно бессвязную беседу, которую капитан поддерживал весьма охотно.

Мы плыли уже пять часов, и ветер все усиливался, когда мой собеседник вдруг пронзительно вскрикнул и бросился к штурвалу, хрипло подавая какие-то непонятные команды.

Внезапно я испытал непередаваемое ощущение провала в морскую пучину и машинально уцепился за опору бизань-мачты. В тот же миг настоящий водяной смерч обрушился на палубу и послышался ужасный треск.

Какие-то секунды суденышко оставалось на боку, подобно животному, пораженному насмерть неожиданным ударом. Мгновение невыносимой тоски. По резкий поворот штурвала выпрямляет кораблик, в мгновение ока верхние паруса снова полощутся на ветру, зачерпнутая вода убегает через шпигаты[36]. Опасность миновала, страху было больше, чем беды.

Однако, сколько видно глазу, волны поднимаются все выше. Тучи сгущаются, ветер свирепеет, и мне кажется, что мы крутимся на месте.

Все еще прикованный к своей мачте, промокший насквозь, хоть выжми, я ожидаю окончания маневра, потом продвигаюсь к капитану, придерживаясь за бортовые коечные сетки, поскольку движения судна хаотичны.

— Внезапная перемена ветра, — коротко бросает он, как бы отвечая на незаданный вопрос. — Мы убегаем от непогоды. Прибудем к месту, когда Всевышний соблаговолит… Лучше бы вам спуститься… Нехорошо здесь, может напасть морская болезнь… Я отвечаю за все, насколько это в человеческих силах.

Безропотно повинуюсь. Это лучшее, что можно сделать.

Случается порой, человеку, попавшему в шторм, хочется разыграть свой маленький спектакль. Я слышал от некоторых, как они, не желая покидать палубу, заставляли привязывать себя к мачте, дабы насладиться стихией в ее высшем проявлении. Писатели соответственно воспроизводят свои впечатления вдохновенным пером, расписывая собственный стоицизм[37], восхищение которым якобы окрыляло команду.

Не скажу обо всем этом ни единого слова. У матросов есть более важные дела, чем восторгаться господином, пожелавшим сыграть героя. Это хорошо на расстоянии, чтобы «эпатировать[38] буржуа», но абсолютным пустяком выглядит на борту корабля в гибельную минуту.

Я попросту спустился в каюту, переоделся в сухое и прозаично улегся. В конце концов, хотя корабль и продолжал выплясывать бешеную сарабанду[39], меня охватил сон. И вполне естественно, ведь глаза мои не смыкались ни на минуту со времени отъезда из Сен-Лорана-де-Сердана, ни в дилижансе, ни в поезде от границы до Картахены.

И я вздремнул этак часов двенадцать…

Внезапно войдя в каюту в морских высоких сапогах, меня разбудил капитан.

— Как! — удивился он. — Вы еще спите?.. Ну, это хорошо… Очень, очень хорошо…

— Ну конечно! Ничего другого не оставалось. Я ведь не моряк… Кстати, где мы находимся?

— Должен прежде всего сказать, что мы все время уходим от непогоды…

— Черт побери!

— …со скоростью тринадцать узлов в час.

— Или двадцать четыре километра семьдесят шесть метров, если не ошибаюсь. Но куда же мы движемся?

— Прямиком на Гибралтар!

— О, Боже! Так нам в Оран не попасть.

— Невозможно выдержать курс.

— Не сомневаюсь.

— Надо было удерживаться в открытом море, чтобы нас не снесло на берег и не разбило в щепки… Если, как я опасаюсь, штормовой ветер продлится, мы вынуждены будем укрыться в бухте Альхесираса.

— Понятно. Это далеко?

— Часов семь ходу.

— Так, так, — пробормотал я себе под нос, — все просто замечательно, цепочка моих злоключений не обрывается.

Естественно, ураган нарастал и полнился новой силой, так что знакомство с Гибралтаром могло состояться не через семь часов, а, дай Бог, через десять…

Меня одолевали горестные размышления: когда же и как я попаду в Алжир? Я поделился своими опасениями с капитаном.

— Э-э… Э-э… — ответил он с обескураживающим хладнокровием, — шквальный ветер продлится еще дня четыре, затем, по крайней мере два дня, море будет успокаиваться… Нот и считайте: шесть дней да плюс переход из Альхесираса в Оран, добавьте еще часов сорок…

— Но это потерянная неделя, а мое время ограничено.

— Ах!.. Если бы вы вместо Орана высадились в Танжере… Марокко для путешественника, да еще охотника, ничуть не хуже Алжира…

— Однако… Это мысль… После того, что случилось… Почему бы и нет… Я никого не знаю в Марокко, по крайней мере, есть надежда встретить там что-нибудь неожиданное. Капитан, решено! Мы идем в Танжер.