От начала начал. Антология шумерской поэзии - [43]

Тогда семеро их, семеро их,

Зачинателей песен из Урука — семеро их,[399]

Исполнителей плача из Забалама — их пятьдесят,[400]

Они, те, кто знаки звезд небесных знают,

Те, кто пути земные знают,

Глуби небес просторных достигают,

Они, дабы начать песню,

Они, дабы подхватить песню,[401]

Чистого первого тона найти не могут,[402]

Запевалы — установить его не могут.[403]

Сестра меньшая, что стоит посредине,[404]

Так она им молвит,

Тем, кто поет громко, тем, кто поет тихо,[405]

Так она им молвит:

«Когда мы начнем песню,

Вы подхватывайте песню,

И тогда то, что не звучит,[406]

Воистину соединится — в плач-эршему превратится!

Эршема в серебряном, лазурном тоне,[407]

В соединении заживет!»

РАЗДЕЛ IV. ГЕРОИ ШУМЕРА

Стены вздымаются в лазурном сиянии... (Сказание об Энмеркаре и Энсухкешданне) {30}

Стены вздымаются в лазурном сиянии[408]

В Кулабе-граде, что в мироздании вырос,

В Уруке, чье имя подобно радуге,

Что небес коснулся дугой пестроцветною,

В небесах стоит, словно юный месяц.

Чьи Сути великие устроены царственно,

Чьи выси пречистые[409] в день благой заложены,

Чье сиянье в стране — словно лунный свет,

Чье блистанье в стране — словно ясный день,

Как телец молодой, как козленочек, изобилием порожденные.[410]

Урук — его слава над горами раскинулась,

Его излучения — серебро чистейшее, благостное —

Аратту словно плащом покрыли, словно покрывалом окутали.

Тогда, давным-давно, когда день был властелином, ночь — господином, и царило солнце,[411]

Ансигариа — таково его было имя — был советчиком-посланцем жреца верховного Арапы,

Наменатумма — таково его было имя — был

Советчиком-посланцем Энмеркара, жреца верховного Кулаба.

А верховный жрец — он воистину был господин.[412]

Он от века воистину был господин.

От начала начал он воистину был господин.

Богоравен по рождению — вот каков он был.

Богоравен по избранию — вот каков он был.

И с таким человеком, властелином Урука, властелином Кулаба,

Жрец верховный Аратты, Энсухкешданна, в спор вступил.

Вот что об Уруке он гонцу своему промолвил:

«Пускай он мне подчинится, пусть ярмо мое наденет!

А когда он мне подчинится, да, когда он подчинится, то и он и я:

Он воистину с Инанною в Эгаре проживает.

Но и я буду жить с Инанною в Эзагине, храме лазурном, в Аратте.[413]

Он возлежит с ней на ложе, на сияющей постели.

Но и я с нею возлягу в сладком сне на изукрашенном ложе.

Он в ночных сновидениях Инанну видит.

Я же лик к лику с Инанною буду вместе при ясном свете.

Воистину съест он жирного гуся.[414]

А я не съем жирного гуся.

Я гусиные яйца соберу в корзину, я птенцов его сложу в короб:

Маленьких — для моего котелочка, больших — для моего большого чана.

Гусь не будет жить на речном бреге.

Все правители мне подчинятся, трапезовать я с ними буду».

Вот какое он послал Энмеркару слово.

Гонец, словно горный баран, пустился, полетел, словно дикий сокол.

Днем он шел, в сумерки на ночлег становился.

Словно птичья стая,[415] средь ясного дня он несся по плоскогорью.

Словно птичья стая, с наступлением ночи во глуби гор он укрывался.

Как палка, брошенная в цель,[416] он достигал своего места.

Точно дикий осел Шаккана, он карабкался на кручи.

Словно огромный могучий осел, полный сил, так он мчался.

Словно гибкий, годный к гонкам осел, он неуклонно вперед стремился.

Лев в поле на дневной охоте — так бежал он неустанно.

Волк, догоняющий ягненка, — так без устали он несся.

Достигая малых его селений, он наполнялся яростным гневом.

Достигая больших его селений, он готовился к своей речи.

Он к жрецу верховному в покой его священный входит.

«Мой повелитель меня к тебе послал.

Верховный жрец Аратты Энсухкешданна меня к тебе послал.

Господин мой так тебе молвит:

"Пускай он мне подчинится, пусть ярмо мое наденет.

А когда он мне подчинится, да, когда он подчинится, то и он и я:

Он воистину с Инанною проживает в Эгаре,

Но и я буду жить с Инанною в Эзагине, храме лазурном, в Аратте.

Он возлежит с ней на ложе, на сияющей постели.

Но и я с ней возлягу в сладком сне, на изукрашенном ложе.

Он в ночных сновидениях видит Инанну.

Я же буду с Инанною вместе лик к лику при ясном свете.

Воистину съест он жирного гуся.

А я не съем жирного гуся.

Я гусиные яйца соберу, я птенцов его сложу в короб:

Маленьких — для моего котелочка, больших — для моего большого чана.

Гусь не будет жить на речном бреге.

Все правители мне подчинятся, трапезовать я с ними буду"».

Владыка Урука — он их весло-правило.

... он их опорная свая.[417]

... он к месту его основанья...

Он сокол, что летает в небе, он их силок-ловушка.

Он к кирпичам храма Аратты...

Он к Аратте... к ее величью.

Он в Аратту ответ готовит.[418]

Он тщательно изучил табличку, он внимательно прочел табличку.[419]

«Он с Инанною хочет жить в Эзагине, храме лазурном в Аратте!

Но я, со мною живет она, когда с небес на землю сходит.[420]

На изукрашенном ложе в сладком сне он хочет лежать с нею вместе!

Но я — на сверкающем ложе Инанны, осыпанном лазурными травами!

А в ногах там — могучий лев.[421]

В изголовий там — свирепый лев.

Могучий догоняет свирепого.

Свирепый настигает могучего.

Могучий со свирепым в движении.

Свирепый с могучим в кружении.

Дня не пройдет, не пройдет и ночи,

А уж я к Инанне в путь на пятнадцать двойных часов отправлюсь.