От Монтеня до Арагона - [49]

«Доселе, прелестный друг мой, вы, я думаю, признаете за мной такую безупречность метода, которая доставит вам удовольствие, и вы убедитесь, что я ни в чем не отступил от истинных правил ведения этой войны, столь схожей, как мы часто замечали, с настоящей войной. Судите же обо мне, как о Тюренне или Фридрихе[188]. Я заставил принять бой врага, стремившегося лишь выиграть время. Благодаря искусным маневрам я добился того, что сам выиграл поле битвы и занял удобные позиции, я сумел усыпить бдительность противника, чтобы легче добраться до его укрытия. Я сумел внушить страх еще до начала сражения. Я ни в чем не положился на случай, разве лишь тогда, когда риск сулил уверенность, что я не останусь без ресурсов в случае поражения. Наконец, я начал военные действия, лишь имея обеспеченный тыл, что давало мне возможность прикрыть и сохранить все завоеванное раньше»[189].

Влюбленный типа Вальмона — стратег; его также можно сравнить с матадором. Падение женщины, ее прелюбодеяние равносильны ее казни. Но овладеть женщиной в том случае, если она сама не согласна уступить, как, например, маленькая Сесиль или Президентша, возможно только при помощи искусных «ходов». Это подлинно «драматическая игра». Подобно тому как матадор не любит убивать слабое животное, так и донжуан в лице Вальмона испытывает удовольствие, только встречая сильное сопротивление и вызывая слезы. Или, употребляя терминологию другого вида спорта: «Предоставим жалкому браконьеру возможность убить из засады оленя, которого он подстерег; настоящий охотник должен загнать дичь»[190]. «Мне мало обладать ею, я хочу, чтобы она мне отдалась»[191].

«Я хочу…» Он действует, желая утвердить свою волю. Прочитайте внимательно восемьдесят первое письмо мадам де Мертей, в котором она рассказывает Вальмону о своей жизни. Кто еще так строго регулировал ее проявления? Малейший жест, выражение лица, голос — все контролируется ею. У нее всегда есть оружие против любовников. Она всегда их может погубить. «Я умела заранее, предвидя разрыв, заглушить насмешкой или клеветой доверие к этим опасным для меня мужчинам, которое они могли приобрести»[192]. Читая это удивительное, ужасное письмо, вспоминаешь кровожадных дипломатов эпохи Возрождения, а также героев Стендаля. Однако мужчины и женщины Возрождения оттачивали свою волю, чтобы захватить власть, в то время как де Мертей с Вальмоном и им подобные видят в жизни только одну цель: удовлетворение или отмщение своей чувственности.

Прибегать к столь сильным средствам ради такой цели кажется чрезмерным. Столько стратегии, столько расчетов — и все для того, чтобы получить ничтожную награду! «Чтобы такая энергичная женщина (пишет Мальро), которую Стендаль возвеличил в своих творениях, тратила свою энергию только на то, чтобы наставить рога своему любовнику, прежде чем он ее бросит, могло бы казаться невероятной историей, если бы данная книга не имела бы целью показать, что может воля, направленная на сексуальные цели. Здесь происходит эротизация воли. Воля и чувственность сливаются и приумножаются…» У Лакло наслаждение, связанное с идеей войны, охоты, принуждения, выступает как форма проявления воли. То же и у Стендаля. Жюльен Сорель («Красное и черное») намеревается, несмотря на опасность, взять руку мадам де Реналь, подняться в комнату Матильды; однако удовольствие, испытываемое им от победы над самим собой, намного больше того, какое он получает от обладания женщиной. Но Стендаль не в такой степени, как Лакло, осуждается моралистами, поскольку он верует в страсть.

Следует добавить, что во времена Стендаля революция и империя направляли свои устремления на другие объекты, более их достойные, тогда как в светском обществе XVIII века и повсюду в провинциальных гарнизонах молодые люди предпочитали не растрачивать свою энергию на что-либо другое, кроме любовных похождений. Могущество в Версале обусловливалось куртуазно- стью; политическая деятельность большинству была недоступна. Офицеры воевали мало: всего несколько месяцев в году. Любовь становилась важнейшим делом и, если можно так выразиться, объектом большого спорта. Сам Лакло в Ла Рошели «затравил» дичь — Соланж Дюперре. Но наступит день, и революция представит ему случай направить свою энергию и способности на другие, более высокие цели. И тогда он станет другим человеком…

И вот эта пустая французская знать, эти люди, захваченные большими драматическими событиями, будут считать долгом чести смело идти на смерть и с поражающим мужеством поднимутся на эшафот. А пока они — часть праздного светского общества, которое так бессмысленно видит «дело чести» в любовных победах и, как мадам де Мертей, в торжестве зла. Больше, чем к удовольствиям, де Мертей стремится к власти, и месть ей сладка. Вероятно, она еще в детстве страдала комплексом неполноценности, который и нашел потом свое выражение в жестокой мстительности. Развращать мужчин и женщин, ставить их в трагическое или смешное положение — в этом счастье мадам де Мертей.

И наслаждение этим счастьем усиливается оттого, что, будучи «Тартюфом в юбке», она сумела предстать перед обществом как очень добродетельная женщина. Лицемерит она гениально и похваляется этим перед Вальмоном: «Что совершили вы такого, чего бы я тысячу раз не превзошла?»