От Монтеня до Арагона - [233]
Жан Ануй родился в 1910 году в Бордо. Мать его была скрипачкой (откуда, вероятно, его знание жизни музыкантов, подвизающихся в кафе и казино), отец — портным. Учился он в высшей начальной школе[872], затем в коллеже Шапталь, в Париже. Прозанимавшись полтора года на юридическом факультете, проработав затем два в рекламном агентстве, он стал секретарем Жуве. Театр привлекал его с детства. В Аркашонском казино, где служил кто-то из его родных, ему довелось видеть оперетты. Он любил актеров, ему нравилась точная закрепленность амплуа: комик, герой-любовник, инженю, злодей. Прекрасная подготовка: будущий драматург должен приучиться «видеть крупно». В двенадцать лет Ануй начинал писать пьесы в стихах, но не оканчивал их; с пятнадцати читал Шоу, Клоделя, Пиранделло[873]. С Жуве он не нашел общего языка и вскоре его покинул. Но Жуве открыл ему театр Жироду.
Ануй описал, как взволновала его игра Жуве, исполнявшего в 1928 году Зигфрида[874]. После смерти Жироду он вспомнил тот незабываемый вечер, когда ему, экзальтированному зеленому юнцу, открылся потрясающий секрет, который он искал и считал утерянным, — секрет Мариво и Мюссе: «Дорогой Жироду, сейчас уж не скажешь вам, раз уж я так и не осмелился или так и не захотел сказать вам, какая странная борьба отчаяния и безудержного ликования, гордости и нежнейшего смирения шла в душе зеленого юнца, сбегавшего с галерки «Комеди де Шанз-Элизе». Волнение, как мне кажется, похожее на то, что я пережил некогда, читая рассказы Чехова, волнение тех минут, когда говоришь себе: «То, что я мечтаю сделать, то, чего мне, конечно, никогда сделать не удастся, кому-то удалось, и это — прекрасно».
«И тогда авеню Монтеня потеплела и расцвела неповторимой весной… Проживи я еще сто лет, никогда, наверно, мне не доведется больше увидеть таких каштанов, такой разлитой в воздухе неги. Несколько вечеров я ощущал близость богов в свете фонарей, от которых голубела листва над ними, и все в этом уголке Парижа казалось мне безукоризненно совершенным… Благодаря вам эта улица и этот перекресток, выгороженные незримыми знаками посреди мерзкого квартала, навсегда остались для меня родной деревней». Характерная черта Ануйя: обретя в Жироду своего учителя, этот сдержанный человек даже не попытался с ним познакомиться, а когда встретился с ним впервые в 1942 году, не решился высказать ему своего восхищения, своей нежности.
Но урок не прошел даром. Жироду научил Жана Ануйя театральному языку — «языку поэтическому и искусственному, более подлинному, чем стенографическая запись разговора. Я сам бы до этого не додумался». А между тем он ведь уже читал Клоделя, также открывшего заново секрет театрального языка, но «Клодель был чем-то вроде гигантской и недосягаемой статуи на высокой горе, деревянной фигурой святого, у которого нельзя ничего просить». «Добрый принц» Жироду казался не столь далеким. Встреча Ануйя с «Зигфридом» относится к 1928 году. Четыре года спустя в «Театр де л'Эвр» была сыграна первая пьеса Ануйя — «Горностай».
Он женится на актрисе Монель Валантен, и его дебют на сцене отмечен мастерством, которое удивляет в человеке столь молодом (ему двадцать два года). «Горностай», в сущности, — пьеса, где, если изменить обстоятельства, ему самому могла бы принадлежать роль «рассерженного молодого человека» — Франца. «Каждый день по любому пустяку натыкаться на эту стену — я беден… Мы бедны, Филипп! Это для нас существуют моральные прописи. Это нам следует помнить, что терпенье и труд все перетрут, знать цену каждой копейке». Так говорит Франц, любящий племянницу герцогини де Грана Мониму, которой предстоит унаследовать огромное состояние. Франц хотел бы быть богатым, чтобы жениться на Мониме. Слишком уж он нагляделся на то, как грязнит все бедность. «Любовь моя слишком прекрасна, я слишком многого жду от нее, чтоб рискнуть и ее запачкать бедностью». Монима уверяет, что готова жить с ним в бедности. «О, ты рассуждаешь о ней как богачка… А за мной она вот уже двадцать лет гонится по пятам, точно злобная сука. Я знаю, перед ней ничто не может устоять, даже молодость». Ради того чтоб его возлюбленная, чтоб оба они, поженившись, были богаты, Франц убьет герцогиню, чьей единственной наследницей является Монима. Полицейские подозревают его, однако полусумасшедший слуга признается в убийстве. Франц мог бы спастись. Но Монима, которая в ужасе от этого преступления, кричит Францу: «Ненавижу тебя за то, что ты воспользовался этой бедной любовью», и тогда он отдает себя в руки полиции. Последняя реплика Монимы: «Я люблю тебя». Слишком поздно.
Это черная, черная-пречерная пьеса, где впервые выступает одна из основных тем творчества Ануйя: проклятие бедности. Вспоминается одна — к сожалению, истинная — история: бедный малыш, который, умирая от желания покататься на каруселях, зажимает в кулаке два су, данные отцом специально на это, но мальчишка чувствует себя таким бедным, что не способен их потратить.
Эта первая пьеса («Горностай») совсем не в духе Жироду, она не лишена силы, но чересчур прямолинейна, ей не хватает поэтического света. В 1937 году знакомство с двумя замечательными режиссерами (Питоевым, который ставит «Путешественника без багажа» и в следующем сезоне «Дикарку», а также Барсаком, создателем спектакля по «Балу воров»)
